Если я и научилась чему-то у мамы на работе, куда она берет меня время от времени, так это тому, как искать сдвижку в разговоре и незаметно подталкивать собеседника в нужном тебе направлении. Мама в этом деле отвратительно великолепна.
Играя с Йелпом, даю ему возможность раздумывать над каждым шагом и даже брать уже сделанный ход назад, а сама тем временем прислушиваюсь к разговорам вокруг. Кто-то вспоминает, что записался на прием, кто-то обсуждает фильм и шлет проклятия по адресу садящихся за руль идиотов, а потом Пирс сообщает, что сестра приглашает его отметить Первое мая с семьей.
– Кто-то из ее внуков запасся этими дурацкими хлопушками, ну, вы знаете… Шуму от них много, а вот пламени не очень. И даже когда я… – Он замолкает, угрюмо взирая на доску.
– Возьми с собой вот это, – предлагает Хэппи, толкая локтем Корги; в пластиковом стаканчике у него плещется жидкость, в которой виски больше, чем кофе, и мы все делаем вид, что ничего такого не замечаем. – От такой безобразной чашки кошмаров будет больше, чем от каких-то там хлопушек.
– Тупой урод, ты даже не представляешь, насколько сам безобразен, – вполне миролюбиво отвечает Корги. – От твоего уродства зеркала трескаются.
Странная у мужчин дружба.
– У кого еще какие планы на уикенд? – спрашиваю я, спасая от нависшей опасности ладью.
К Йелпу приезжают дочери. Он видится с ними раз в месяц, потому что договор об опеке оформляли в трудное для него время, и он пока не чувствует, что может добиться каких-то изменений. Когда он говорит о дочерях, лицо его смягчается и руки дрожат не так сильно. Думаю, они могли бы ему помочь, но он сам не хочет взваливать на их плечи такую обузу, которой становится в плохие дни.
У Стивена впереди свидание, и все тут же начинают подтрунивать над ним. Он принимает шуточки с глуповатой улыбкой.
– Она – вдова морпеха, – объясняет Стивен, – так что все это ей знакомо.
Ганни собирается в Денвер на балетное представление правнука. Сопровождать его, как всегда, будет Ханна.
– Надеюсь, не усну, – жалуется он. – В последнее время становится все труднее и труднее.
– Накажи Ханне, чтоб разбудила перед выступлением мальчишки, – советует ему Филипп. – Тебе главное – парня посмотреть, а остальное и пропустить можно.
Ганни кивает, берет пешкой ферзя и поворачивается ко мне:
– А вы, мисс Прия? У вас планы есть?
– Маме в субботу на работу – дел много. – Йелп забирает у меня одного из двух слонов и грозит уже через несколько ходов разгромить все мое воинство. – Агент Арчер согласился свозить меня в Роузмонт.
– А что в нем такого, в Роузмонте? – спрашивает Хорхе.
– Очень красивая часовня с восхитительными окнами. Мне про нее староста в церкви Ганни рассказала. Люблю фотографировать мозаичные окна.
– Это ж почти час езды, – замечает Стивен. – Ради окон? Стоит ли?
– Такие стекла очень любила моя сестра, – тихо говорю я, и мужчины переминаются и ерзают на стульях, как птички на проводе. – Может, это как попрощаться перед отъездом…
– В Париже, слыхал, тоже красивых окон хватает. – Корги чешет нос, и вокруг лопнувшей вены расцветают красные пятнышки. – Париж – это где Нотр-Дам, да?
Я сдерживаю улыбку – в версии Корги Нотр-Дам звучит как «Но-тре Дейм».
– Ага. Словами такое не выразишь… Чави те окна тоже видела. Мы, когда помладше были и жили в Лондоне, несколько раз летали в Париж.
– Ты жила в Лондоне?
– До пяти лет. Там и родилась. – Я пожимаю плечами, заметив удивленные взгляды. – Маме предложили отличную работу в Бостоне. – А еще ей так хотелось отделиться океаном от наших родственников… Но этого я сказать не могу – ведь меня слушают мужчины, которые больше всего на свете тоскуют по своим семьям, но не могут быть с ними каждый день, потому что сломлены и разбиты. Не все, но многие.
– По тебе и не скажешь.
– Вы просто не видели меня после Лондонского марафона. – Еще одна моя ладья покидает поле сражения. – Акцент я потеряла в начальной школе, потому что надо мной там дети смеялись. Ну и мама помогла. Вот когда устану, тогда он заметнее.
– У меня с невесткой из Миннесоты такая же картина, – смеется Хорхе. – Тоже краснеет от смущения.
Хэппи начинает жаловаться на телефоны «горячей линии», и я умолкаю. День чудесный, ясный, с ветерком и почти теплый. Хорошо бы провести здесь еще пару часов, но Арчер ждет, и я действительно чувствую себе спокойнее дома. Через автомобильную стоянку, возле кулинарии, идет полицейский Клэр в гражданской одежде. Я нисколько не сомневаюсь, что он сейчас подойдет к столикам и спросит обо мне.
Ханна провожает меня до бакалейного и задерживается, пока нас не замечает Арчер, после чего уходит, чмокнув меня в щеку на прощание.
– Что будешь? – спрашиваю я у агента. – Угощаю.
– Черный кофе, тройной, и спасибо.
– Выспаться на следующую неделю не планируешь? – Я отступаю и поворачиваюсь, чтобы встать в очередь, и наталкиваюсь на кого-то. Сумка падает на пол, и из нее выскальзывают фотографии, открытка и бумажник. – О нет! – Я наклоняюсь, но меня опережают чьи-то руки.
Поднимаю голову и вижу перед собой Джошуа. Он протягивает мне фотографии и открытку. Его чай и книжка неподалеку. За воротом легкого свитера – очки для чтения в тонкой оправе. Прежний, рыбацкий свитер убран – должно быть, до осени.
– Спасибо. Извините, что налетела на вас.
– Всё в порядке. Хорошо, что с вашими фотографиями ничего не случилось.
Он кивает Арчеру, который отвечает тем же.
Кладу фотографии и открытку на стол.
– Так, наверное, надежнее. И, да, Арчер, спасибо, что подвезли. Угощу вас в субботу. В Роузмонте хочу быть до рассвета.
Его проклятия летят мне вслед.
Возвращаюсь с горячим шоколадом для себя и кофе для него.
– Так что, до рассвета? – с кислым видом уточняет Арчер.
– По крайней мере, по возможности пораньше. Скажите, агент, вы когда-нибудь наблюдали рассвет через мозаичное стекло?
– Нет, – хмуро говорит он. – И менять в этом отношении ничего не собираюсь.
– Но у меня же день рождения.
Он вздыхает и пробует кофе.
– Агент Хановериан? Вам посылка.
У двери конференц-зала щурится, глядя в свои бумаги, Эддисон. Вик и Рамирес, судя по тому, сколько времени требуется первому, чтобы подняться, застигнуты врасплох.
Оцепенение заканчивается смехом.
– Мама прислала нам обед.
– Да благословит Господь твою маму, – торжественно произносит Рамирес.
Эддисон сдвигает в сторону заметки, принимает контейнер с еще теплой тушеной говядиной и завернутые в фольгу свежие булочки.
