– У меня с собой диктофон.
– Ничего страшного.
– Хорошо. Я… порядочный человек.
Он положил на стол небольшой диктофон, цифровой, с единственным красным огоньком, показывающим, что запись идет, и с USB-портом сзади.
Молчание.
Наконец, смешок и покачивание головой.
– Я плохой полицейский, – произнес он, – но теперь, когда мы здесь, я сам не знаю, что и сказать.
Я пожала плечами, а затем, чтобы заполнить молчание, произнесла совсем не те слова:
– Я слышала, вы ушли из Интерпола.
Голова у него дернулась, как у собаки, услышавшей выстрел, он закусил и отпустил нижнюю губу, прежде чем тихо ответил:
– Меня выгнали. Я не ушел. Хотя, похоже, все к тому шло.
– Из-за меня?
– Да. Вы имели к этому отношение.
– Мне очень жаль.
– Правда?
– Да. Я не хотела… извините.
Смущение: теперь, когда мы здесь, все не так, как он себе представлял. Затем наклон вперед, руки ладонями вниз на столе, вдавленные в него, словно мир под ним вот-вот рухнет, он держится за него изо всех сил.
– Я когда-нибудь вас арестовывал?
– Да, один раз, в Вене.
Он с силой ударил рукой по столу, откинулся на спинку стула и покачал головой:
– Я так и знал! Все протоколы, документы, ваши отпечатки пальцев! Все это у нас было, но никто не мог вспомнить – я грешил на ошибку в документации, но ошибка оказалась такой большой, все было так гладко увязано, и, в конце концов, мы махнули на это рукой, потому что стало куда удобнее забыть об этом. Я же всем говорил, сказал, что мы… Как я все это проделал? Как я вас поймал?
– Вы выступили в роли потенциального покупателя.
– Я пытался выступить так несколько раз, но никогда…
– А тут удалось. В Вене я на это купилась.
– А как вы?.. – Он пошевелил пальцами в воздухе, подыскивая подходящее слово.
– Вы оставили меня одну в допросной. Я некоторое время выжидала, а потом потребовала, чтобы меня освободили. Поскольку дежурный не мог вспомнить, кто я, он подумал, что я та, за кого себя выдаю, и отпустил меня. Как вы сами сказали, иногда удобнее сделать вид, что чего-то не существует, чем всерьез этим заниматься.
– Так, значит, вы просто вышли на улицу.
– Да.
Он слегка выдохнул, улыбнулся, уязвленный человек, наконец-то реабилитированный, справедливость, ваша честь, справедливость к невинно осужденным.
– А в другие разы? Я поймал вас в Бразилии или в Омане?
– Нет, боюсь, что не поймали.
– А в Гонконге? Тот файл, информация, которую я получил…
– Да, это я прислала.
– Зачем же? – Вопрос жжет, он дрожит, задавая его, прошло столько лет, и вот теперь между нами лежит диктофон, а он побелевшими пальцами впивается в стол.
Я пожала плечами:
– Мой покупатель кинул меня и попытался прикончить. Похоже, это было каким-то… правосудием, кажется. А мне хотелось, чтобы вы прибыли в Гонконг. Хотелось, чтобы были рядом со мной, вы казались мне хорошим человеком. Теперь это звучит глупо.
Полуправда, полуфраза, я осекаюсь, боясь всего, что может значить правда, правда обо мне, я – Хоуп, я – воровка, я – охотница, я – незнакомка, которую ты целовал, о чем не можешь вспомнить.
Он откинулся на спинку стула, вцепившись пальцами в край стола, словно альпинист.
– В Гонконге… нет, – осекся он. – Тут что-то не так. Год назад на меня вышел человек, которого вы называете Гогеном. Он подключил свои связи, видел венское досье, совместил с вашим делом пальчики из Дубая. Он сказал мне: «Послушайте, у вас есть ее пальчики, протоколы ее ареста, вы арестовали эту женщину, а теперь не можете ее вспомнить». Звучало это очень убедительно. И я вновь пробежался по вашим преступлениям, припомнил Сан-Паулу, Гонконг, места, где я шел за вами по пятам, и все казалось… странным. В Гонконге я проснулся однажды ночью, и на шее у меня оказалась губная помада. Я не… но она там была, и я решил… безумие, конечно, но я проверил записи с камер, просмотрел… и вы там оказались. Мне пришлось вывести ваше фото на дисплей компьютера, приклеить его сбоку, чтобы сравнить ваше лицо, но я знал, потому что не мог вас вспомнить. Мы вместе вошли в лифт. Похоже, вы хромали…
– Меня ранили на причале в Ханг-Хоме. Я сказала, что это был несчастный случай на работе.
– И я этому поверил?
– По-моему, вы не ожидали, что воровка скажет вам «здрасьте». Я подкатила к вам в Сан-Паулу, я знала…
– В Сан-Паулу вы что? – Недоверие, нарастающая ярость, но он сдерживает ее, удерживает бурю.
– Ничего. Мы с вами выпили.
– Мы выпили?
Побелевшими пальцами он впивается в стол, потом отдергивает их, словно от укуса, рука его на мгновение повисает в воздухе между нами, и я не знаю, ударит он меня или нет.
И вот он – вздох полицейского, берущего себя в руки, сосредоточивающегося, губы сжаты, глаза прищурены.
– Мы с вами выпили, – повторила я. – Я выдала себя за полицейскую из местного управления. Мы просто выпили.
– Зачем?
– Вы были…
– На расследовании? Порядочным человеком?
В его словах сквозила желчь, и он это слышал, и снова полуприкрыл глаза, а когда опять открыл, то сделался спокойным, хладнокровным, внимательным, полицейским при исполнении.
Посетители кафе повернулись, входная дверь открылась и закрылась, обдав всех холодным воздухом. Женщина у стойки рассмеялась, мелодично звякнула касса, мы сидели молча.
Затем я произнесла, быстро, но ровно, сама удивившись звукам своего голоса:
– В те короткие промежутки времени эти деяния можно считать столь же вашими, как и моими. – Он приподнял брови, сжал пальцы, но промолчал. – Вы встречались со мной. Разговаривали. Создали впечатление. Ваша кратковременная память может помнить меня достаточно долго. Вы составили суждение. Понравилась бы я вам, знай вы, кто я такая? Наверное, нет, у вас есть долговременные впечатления, которые не поддадутся кратковременному опыту. Но забудьте об этом на секунду. Встретьтесь со мной сейчас, в самый первый раз. Что вы видите в этот момент. Создайте мой посекундный образ, никакого прошлого, никакого будущего, никакого отношения, никакой ответственности. Это вам делать, я за вас этого не сделаю. Я могу представлять себя в каком-то свете, говорить какие-то вещи, но, в конце концов, выбирать вам. Вы выбрали это. В Гонконге…
– Мы вместе поднимались в лифте, – оборвал он меня, пресекая слова, которых не хотел слышать.
Я пожала плечами, дав ему закончить.
