Я смотрю на ее запястье, но ленты Мёбиуса там нет, вместо нее – что-то массивное, из белого золота, инкрустированное рубинами.
– Конечно! Хоуп! Простите, как глупо с моей стороны, рада вас видеть!
Она спорхнула вниз по ступеням, взяла меня под руку, потащила за собой, воскликнув:
– Со всеми этими камерами я было приняла вас за другую! Как у вас дела?
Ее голос, высокий и беспечный, как флейта, поющая песнь любви.
– Прекрасно. Я… а почему вы здесь?
– А почему бы мне здесь не быть? Это большое событие для моего брата, да и не только, все так важно, как вы думаете? Реальная возможность обратиться к высоким стремлениям всех, принести пользу. Я очень горжусь всем, чего мы достигли, но всегда предстоит еще так много сделать.
Ее шаги вывели нас в центр зала, к фонтану с шампанским, к легким облачкам пара, исходящим от ледяной скульптуры Афродиты, призывно приникшей к вооруженному длинным копьем Аресу, нос у нее начинает таять, капли стекают у него по рукам в стиле… кого-то…
– Филипа, – произнесла я, крепче прижимая к себе ее руку. – Здесь Байрон.
Она метнула на меня быстрый взгляд, не переставая улыбаться, задержала его на мне и весело воскликнула:
– Эмпирически или физически?
Шутка. Обращает все в шутку.
Я еще крепче прижала ее к себе, пока пальцам не стало больно, она чуть нахмурилась, пытаясь высвободить руку, но я вцепилась в нее и прошипела:
– Что они с вами сделали?
– Сделали со мной? – удивилась она в ответ. – Ровным счетом ничего! Позвольте, мне руку больно.
– Филипа, кто я?
– Вы – Хоуп, сами сказали.
– А когда мы в последний раз встречались?
– Я… ну, видите ли, я встречаю так много людей.
– Ним, больница, люди на койках, «Совершенство», процедуры…
– Ах, да, там все разрешилось.
Я вцепилась ей в руку так, что она ахнула.
– Какого хрена они с вами сделали?
Ответ уже знаю.
– Отпустите же меня!
Она вырвала руку, чуть отшатнувшись назад, это сцена, мы сейчас в центре внимания, люди начинают смотреть, охрана начинает смотреть, так нельзя, надо двигаться, черт, черт, черт!
Я прижала камеры к груди и бросилась бежать.
Что теперь?
Сидеть в женском туалете и плакать?
Когда ты одинок, нелегко представить небольшую эмоциональную перспективу. Как у ребенка, каждая ссадина жжет сильнее, каждая ранка кровоточит, словно из самого сердца. Набитые шишки не придали мне силы. Общество так и не научило меня, как нужно прятаться.
Да наплевать.
Хватит реветь.
Хватит считать, я – мои ноги!
Я – мои ноги в черных ботинках, когда я бегу по гостинице, я – справедливость, я – отмщение, к черту этот мир, если он думает, что может так со мной поступать, к черту его, если он думает, что я не знаю, как врезать в ответ, если он думает, что я лягу и умру, мой отец смотрел в глаза убийцам, моя сестра рассечет поганую башку зла световой саблей, и я
Хей, Макарена!
Стану всем, что я есть.
Ну же!
Вверх по лестнице к аппаратной, поднырнуть под красную преграду, отделяющую ее от меня. На лестнице – никакой охраны, прямо удивительно, два дня назад она здесь была, когда я выступала в роли наладчицы, но теперь исчезла, все брошено, вот интересно (вовсе нет), наверх к деревянной двери, поставленной для мелкой породы в стародавние времена. Замок старый, слишком громоздкий, чтобы его вскрывать, но я сбила его кухонным ножом и пробралась внутрь.
Балкон размером с мою детскую спальню. Низкий каменный потолок, очертания каменного цветка, распускающегося над дверью, тень древних красных кирпичей, положенных поверх него человеком в соломенных сандалиях и шляпе с широкими мягкими полями во дни оспы. Красный занавес, отделяющий его от танцевального зала, с узкой щелкой посередине, через которую можно подсмотреть за прекрасными людьми с их идеальными жизнями, глядеть и поражаться, они танцуют, танцуют, танцуют.
Баллончик с перцовым газом в моей сумке от камеры, который охранник принял за кассету с пленкой (смешно, мы в цифровом веке, вернись в школу, дурачина!). Я огляделась, но Байрон там не оказалось, конечно же, нет. Гоген знает, что она нагрянет, охрана усилена (но я просочилась), она не сможет прорваться за дверь (но я же здесь, а где охрана), может, ее уже на самом деле схватили (хей, Макарена!) и
Я начинаю успокаиваться.
Беглый осмотр аппаратной.
усилители, пляшущие спектры на дисплеях, показывающие пиковый уровень сигнала, поступающего в систему от струнного квартета
радиостойки, пока на нуле до начала речей
небрежность – еще и концентраторы для радиосвязи службы безопасности, их совершенно точно нужно охранять, странно, что это не делается
стойки с реостатами и кабели, большие красные клеммы, толстые медные провода в черных тубах, все прекрасно, прекрасно, все…
две фотографии, пришпиленные к стене
Мне так хочется, чтобы все обошлось, что я почти случайно их замечаю.
Женщина с лицом, обращенным вниз и чуть в сторону, словно пойманная на лжи. За ее спиной солнце, наполняющее ее курчавые темные волосы красноватым ореолом. Еще одно фото: она смотрит прямо в объектив, но, кажется, его не видит, внимание сосредоточено на чем-то еще, и это было в Сан-Франциско, я узнаю сзади интерьер интернет-кафе. Байрон следила за мной, или это фото из более раннего времени, когда мы друг другу доверяли?
Женщина, спящая в кресле. Или по крайней мере, наверное, спящая, надеюсь, что спящая, два электрода введены ей в череп, на шее пара больших очков, которые вот-вот наденут. На языке закреплен датчик, она похожа на покойницу, вся эта технология, которую я никак не вспомню
Хей, Макарена!
которую я, возможно, не хочу вспоминать
она – это я.
А под фотографиями надписи, написанные знакомым почерком на самоклеящихся листочках.
ОНА РЕАЛЬНА
ОНА ЕСТЬ _WHY
ОНА ПРИДЕТ
Движение у меня за спиной, и я сразу же развернулась, подняв баллончик с газом, камеры дернулись у меня на шее, поцарапав живот.
Нож попал по камере, но соскользнул в сторону по инерции от нанесенного женщиной удара. Когда он прошел у меня справа между подвижными ребрами, боль затмила собой весь мир. Она подхватила меня, когда я начала падать, одну руку заведя мне за спину, другой поддерживая меня ножом, застрявшим у меня в теле.
– Это вы? – спросила она. – Это вы?
