– Сделайте мне одолжение, – не отставала я, – чтобы я не возмущалась.
Услышав это, она немного побледнела, после чего безропотно ответила на все мои вопросы.
В полдень заявились трое полицейских, но направились они не к моей койке, а в соседнюю палату, а я доковыляла в своих плотных белых носках до коридора, чтобы подслушивать, прислонившись спиной к двери, пока они говорили с женщиной, художником-модельером, оказавшейся в гостинице «Маделлена», когда мир сошел с ума. Она упала с лестницы и сломала ногу, когда бросилась оттуда бежать.
Нет, она не очень много видела.
Да, это было просто ужасно.
Нет, она не знает, как все это началось.
Да, она поможет расследованию, если потребуется.
Нет, ей просто хочется домой.
Нет, она не член Клуба двухсот шести. Она прибыла туда, чтобы помочь клиентке с одеждой и макияжем. Она сотрудничала с «Совершенством». Все шло хорошо – она заполучила невероятных клиенток и делала их красивыми.
Похоже, что полицейские остались очень довольны. Мне стало интересно, как бы они поступили, если бы она призналась, что у нее самой было «Совершенство».
Чуть ближе к обеду появилась Байрон.
Она оделась старухой и разыгрывала из себя старуху, ковыляя вместе с толпой родственников, пришедших навестить своих близких, опираясь на ненужную ей палку, имитируя отсутствовавшую у нее сутулость, держа в руке фотографию моего лица, с которой она время от времени украдкой сверялась.
Она, наверное, успела обойти с полдесятка отделений, прежде чем нашла меня, нагнула голову, чтобы снова справиться со своей фоткой, улыбаясь сама себе, словно добродушная бабуля, которая никому не докучает. Блестящая актриса, изощренная врунья, это надо было с восхищением признать. Увидев мое лицо у себя на фото, а потом заметив мое лицо, глядящее на нее с койки, она снова улыбнулась и приковыляла ко мне.
Когда ей оставалось несколько шагов, я подняла руку и сказала по-арабски:
– Еще шаг ко мне, и я закричу.
Она ответила на том же языке с легким сирийским выговором:
– Я здесь не затем, чтобы причинить вам зло.
– Да вы ножом меня пырнули, убийца вы шизанутая.
Я не орала, даже не злилась, просто сказала правду, вот, собственно, и все.
Обитательницы палаты уставились на нас. Меня они забыли, но они запомнят ее, маленькую старушку в больнице, говорившую по-арабски, хотя она была так же похожа на сирийку, как я на брокколи. Я поняла, что запоминание представляет для нее куда большую опасность, чем для меня, улыбнулась и добавила:
– Хромаете вы прекрасно, но я могу сделать так, чтобы вас запомнили.
– Можно присесть? – спросила она.
– Нет.
– Это я вам вызвала «Скорую» в гостинице. Иначе бы они вас не нашли.
– Я вам не верю.
– У меня есть фотографии – вы лежали наверху, за запертой дверью, там, где не должно было быть никого. Я подкупила охрану, и возвращаться туда она не собиралась. В зале под вами погибли или погибали красивые и значительные люди. Если бы я не позвонила, вы бы истекли кровью задолго до того, как вас кто-нибудь увидел бы.
– Спасибо, шикарно, в следующий раз, когда меня подрежут, надеюсь, все поступят так же.
– Я не хотела причинять вам зло или боль.
– Да пошли вы.
– Вы собирались меня остановить. Сами понимаете, что этого я допустить не могла.
– Как бы не так. Зачем вы здесь?
– Я хотела найти вас и убедиться, что вы живы. Я искала вас в больнице Паоло, но она была переполнена, так что я явилась сюда. Мне хотелось извиниться за то, что пришлось вас ранить при выполнении своего задания.
– Я могу закричать, – повторила я. – Просто закричать и посмотреть, что будет дальше. Глянуть, сколько времени понадобится Гогену, чтобы примчаться сюда, так что можете с ним вдвоем сбегать наперегонки. Как быстро вы сможете выбраться из смирительной рубашки? Как скоро он сумеет нажать на курок?
– Мои действия… – начала она, сделав робкий шажок к моей койке.
Я снова угрожающе подняла руку, остановив ее.
– Клянусь, – прошипела я, – что завизжу так, что у вас уши заложит.
Она остановилась, отступила назад, тихонько подняв левую руку ладонью ко мне в примирительном жесте, а правой продолжая сжимать палку.
Между нами повисло недолгое молчание. На койке напротив меня женщина с кислым лицом зачарованно смотрела на нас. Языка она скорее всего не знала, но наш вид мог много о чем рассказать. Я «надела» на лицо нейтральное выражение, сложила руки на груди и медленно выдохнула. В другое время я, может, и начала бы с этого момента отсчет. Но не сейчас.
Наконец она произнесла:
– В Америке…
– Вы попытались промыть мне мозги.
На ее лице мелькнула тень изумления.
– Нет.
– От клинка протираются ножны, от страстей разрывается грудь; нужен сердцу покой невозможный, да должна и любовь отдохнуть. – Что-то сверкнуло у нее в глазах, словно она выдохнула, а я продолжала, потому что могла, хей, Макарена, все ребята танцевать хотят, Макарена, Макарена: – И хотя ночь создана для лобзаний, тех лобзаний, что дню не видать, мы с тобой полуночных гуляний, милый друг, не должны продолжать.
Хей.
Макарена.
Недолгое молчание. Затем она сказала:
– Вы согласились на процедуры. В Сан-Франциско вы согласились.
– Откуда вы это знаете?
– Я это записала.
– Вы верите во все, что записываете?
– А вы доверяете всему, во что верите? – ответила она вопросом на вопрос.
Это возможно? Я согласилась на процедуры? Это, конечно, возможно. Разумеется.
– Вы тестировали на мне свои протоколы?
– Мы проводили некое базовое ограниченное тестирование. Не для того, чтобы сделать вас буйной. А с целью увидеть, что можно имплантировать. Согласно моим записям, вы и на это согласились. Вы сказали, что оно того стоит. И еще, если это нужно для того, чтобы уничтожить «Совершенство», вы на это пойдете, и не возражали, что вас из-за этого запомнят, если вас сделают запоминающейся.
Снова ложь?
Я оглядываюсь в прошлое, в черную дыру, которую не могу вспомнить, и вижу…
…Другую Хоуп Арден, оглядывающуюся назад.
Женщину, которая еще не спела «Макарену», врунью и воровку, соблазнительницу Луки Эварда, женщину, которая выживает, считает, дышит, идет по пустыне и принимает решения, которые…
…В большинстве случаев сомнительны.
Она пропадает из виду, и остаюсь лишь я.
