Засечка мобильного телефона в Шанхае.
А Гоген? Он оставил мир плащей и кинжалов спустя неделю после смерти Матеуса Перейры, чтобы найти женщину, которая, как он полагал, его убила. Было время, сказал он, когда я думал, что она выйдет за меня замуж. Но у меня так и не хватило духу сделать предложение, а ей, по-моему, просто наскучило его ждать.
Через восемь дней после того, как я встретилась с Гогеном в доме под утесом, мы ни на шаг не продвинулись к тому, чтобы найти Байрон.
Я позвонила заранее, и когда машина за мной так и не приехала, я вызвала такси и подъехала к нему домой на встречу.
В этот раз не на кухне. В кабинете, украшенном висевшим над камином портретом Матеуса Перейры, написанным человеком, которому заплатили за любовь к позировавшему, но который не смог его полюбить. Половинчатый образ, где царственное выглядело тираническим, улыбка смотрелась как ухмылка, в зависимости от того, как на все поглядеть.
Гоген, в плотных тапочках, украшенных заячьими головами, и зеленом шерстяном кардигане, поднял глаза, когда я вошла, впервые увидел мое лицо и сказал:
– Вы, наверное, Уай. Я не понял, что вы заедете.
– Мы говорили по телефону.
– Я это не записал. Прошу прощения.
Я пожала плечами и села на мягкий диван напротив нечитаных, нелюбимых книг в дорогих кожаных переплетах.
– Я думала о Байрон.
Он отложил ручку, поднял руку, прося подождать, залез в ящик стола, вытащил оттуда блокнот и USB-диктофон. Я позволила ему пролистать свои записи и собраться с мыслями, прежде чем он наконец поднял на меня взгляд и спросил:
– Вы ознакомились с моим фактическим материалом?
– Да.
– Мы его обсуждали?
– Да.
– Ну, хорошо.
Он сделал еще одну пометку, потом осторожно отодвинул блокнот в сторону и развернулся в кресле, снова лицом к столу, положив диктофон себе на колени.
– Так вы сказали?..
Спокойный, такой спокойный. Спокойствие тонкой, припорошенной снежком корочки льда на озере, совершенно гладкой, пока на нее не надавят. Гоген видит меня впервые в жизни, но записи его говорят, что это не так, и поэтому он разговаривает со мной, как старый друг, и спокоен, очень-очень спокоен.
– Мне кажется, мы идем по ложному следу.
– Разве?
– По-моему, надо взяться за Агустина Карраццу.
– Который из Массачусетского технологического института?
– Да.
– Хорошо. Почему?
– По-моему, его будет легче найти. Агустин не Байрон – он наделает ошибок.
– Нет никаких оснований думать, что он все еще с ней связан.
– Поэтому нет никаких оснований думать, что мы за него возьмемся.
– Мы раньше об этом разговаривали? – спросил Гоген. – Это старое предложение?
– Нет. Мы не принимали его в расчет, потому что он сделал свое дело и залег на дно много месяцев назад. Думаю, нам надо снова им заняться. Он ученый, он свяжется с семьей, друзьями, станет пользоваться тем же мобильным телефоном, его засекут камеры, тормознут на таможне…
– Но свяжется ли он с Байрон?
– Думаю, да, если его к этому подтолкнуть.
– Ловушка?
– Как вам угодно…
Открылась дверь. Я умолкла. На пороге стояла Филипа, в темно-бордовом домашнем халате и босиком. Она рассеянно оглядела комнату, заметила Гогена, потом меня и спросила:
– Вы можете предоставить мне подходящий завтрак?
Гоген стрельнул глазами на меня, затем обратно на нее и ответил:
– Внизу есть мюсли.
Она сморщила верхнюю губу.
– Мне кажется, они трудны для пищеварения. Да и сахара в них слишком много.
Потом снова уперлась взглядом в меня, задумавшись о моем существовании и пытаясь объяснить мое присутствие в комнате. Не найдя ответа, она одарила меня лучезарной улыбкой и произнесла:
– Прошу прощения, мне кажется, нас не представили. Меня зовут Филипа, а вас?
– Меня зовут Хоуп.
– Прекрасное имя для прекрасной женщины! Вы не здешняя, как я вижу.
– Нет, я из Англии.
– Из Англии? А откуда именно?
– Из Дерби.
– Ах, прекрасно! Сама я там не была, но всегда хотела поехать.
Я улыбнулась, но не смогла тягаться с ее лучезарностью.
– Ну, что ж, – сказала она за секунду до того, как молчание могло сделаться неловким, – Хоуп, я очень рада нашему знакомству, надеюсь, мы с вами еще не раз увидимся и подробно поговорим об Англии. Но теперь мне и вправду нужно позавтракать. Думаю, вас не смущает мой поздний подъем и внешний вид, ночь у меня выдалась не из лучших.
– Не смущает.
– Вы просто прелесть, мы с вами непременно подружимся.
С этими словами она широко улыбнулась мне и Гогену, развернулась и вышла, закрыв за собой дверь.
Я посмотрела на Гогена, и он отвел взгляд.
– Она помнит, как убила Рэйфа? – спросила я.
– Да.
– Но она…
– Она говорит, что засудит того, кто поломал все веселье, и что ей понадобится психолог. Она воспользовалась «Совершенством», чтобы найти себе подходящего психоаналитика – там такая функция доступна. Она выбрала врача в Париже и получила четыре тысячи баллов, когда записалась к нему на десятинедельный курс. Мне пришлось все отменить – полиция ее не отпускает при теперешнем раскладе дела, и хотя она потеряла эти баллы, но не сказала, что расстроилась. Совершенные не плачут. Плач – это отвратительно.
– Вы симпатизируете Байрон? – задумчиво спросила я. – Или тому, что натворила Филипа?
– Я… нет. Байрон – убийца. Ее дело… можем мы назвать это делом? «Дело» – слово праведное, подразумевающее…
– Веские причины?
– А вот вескости тут не хватает.
– Агустин Каррацца, – твердо повторила я. – Он любит убегать.
Понадобилось всего три дня, чтобы отыскать нашего пропавшего профессора.
Его ошибка оказалась поразительной по своей глупости. Он зашел в свою музыкальную коллекцию с компьютера в Гватемале, возможно, заключив, что стоит рискнуть высветить свое местоположение для того, чтобы заново получить доступ к хранящимся в облаке песням стоимостью несколько тысяч долларов.
На следующий день Гоген вылетел в Гватемалу. Я отправилась тем же рейсом, но сама заказала билеты. Ненавязчивый подход, осторожный и незаметный.
Он подъехал к порогу Агустина Карраццы в десять вечера, в разгар грозы, постучал три раза, выждал, потом снова трижды постучал.
