– Иду, иду! – проворчал профессор и открыл дверь: белая жилетка, бежевые шорты, на ногах легкие лиловые шлепанцы, длинная борода и волосы.
Гоген улыбнулся.
– Позвольте войти? – спросил он.
Он пробыл в доме двадцать минут, а два дня спустя вернулся с сопровождающим.
Лука Эвард улыбался, глядя в окно кухни, пока Агустин варил ему кофе, и говорил: нет, из Интерпола, расследование стало широкомасштабным, есть вероятная связь между Мередит Ирвуд и трагедией в Венеции, вы, наверное, смотрели новости, вы, наверное, слышали…
– Нет, ничего не слышал, – ответил Агустин, – вообще ничего.
Я все это слушала с микрофона, который установила на светильнике в кухне у Агустина. Я бы их еще насажала ему в телефон, в батареи, в компьютеры, на заднюю стенку телевизора – но Гоген успел это сделать первым, так что мне пришлось довольствоваться тем, что есть.
Лука был убедителен и добр, осторожно выкладывая данные о связи между Агустином и Мередит Ирвуд, контакты, которые предположительно подтверждались, плюсы сотрудничества, возможности помочь в раскрытии этого дела. Профессор – специалист, конечно же, специалист, было бы так полезно получить его показания… а почему он перебрался в Гватемалу?
Из-за людей, бросил Агустин, они оказались жестче, чем он думал, и в наступившем молчании я вообразила себе терпеливые выражения лиц Гогена и Луки, улыбки людей, знающих, что их «подопечный» допустил ошибку, что он расколется. Но они ничего не скажут, не шевельнутся, они просто ждут, пока он не раскроется, словно вечерний первоцвет, повернет свои лепестки к истине и умрет при свете дня.
– Прекрасный кофе, благодарю вас, – сказал Лука, когда они уходили. – Теперь я понимаю, почему вам здесь так нравится.
Я издалека наблюдала, как Лука и Гоген возвращались к машине, и проследовала за ними в город на украденном мопеде. В кафе, расписанном лиловыми цветами, я расположилась в двух столиках от них и услышала, как Гоген произнес:
– Похоже на то, что я работаю с Уай.
Лука не ответил.
– Это проблема? – нарушил молчание Гоген. – Я хотел вам сказать, но если это проблема…
– Никакой проблемы, – быстро ответил Лука. – Ровным счетом никакой.
Гоген помешал сахар в кофе и, кивая куда-то в пространство, поднял глаза и увидел меня. Легкое удивление, вздрагивание, когда он впился в меня взглядом. Они об этой женщине говорят? Он машинально потянулся к карману, но остановился и положил руку на стол.
На следующее утро Лука вылетел обратно в Швейцарию, а я его отпустила.
То, что я есть:
Я – мои ноги, бегущие сквозь дождь.
Я – расколотая тьма.
Я – тень от фигуры под фонарем.
Я – тревога для видящего сны человека, который сегодня лишился работы, который ворочается в беспокойном сне и то и дело просыпается, гадая, что же теперь, что теперь, что теперь, и думает, что слышит, как мимо пробегает женщина, и поворачивается на бок, и забывает.
Я – плод воображения женщины, смотрящей из кухонного окна на город, на переплетение телефонных и электрических проводов, которые вьются вдоль улицы, словно паутина подсаженного на ЛСД паука
она смотрит и видит огни города, и на мгновение ей кажется, что она может постичь мир безграничных возможностей, бесконечных жизней, сердец, реальных, как ее собственное, и таких же ясных мыслей, бьющихся, живущих, движущихся в свете
и она смотрит вниз
и видит меня
и я машу ей рукой
и она машет мне в ответ, момент соединения, двое незнакомцев, на мгновение ставших одинаковыми
но я бегу дальше
и она забывает
но я нет.
Я – память, я – совокупность воспоминаний.
Я – совокупность моих дел.
Я – мысли о будущем.
Обобщение прошлого.
Я – это мгновение.
Я – теперь.
Наконец, кажется, я понимаю, что это значит.
Через три часа после отлета Луки из Гватемалы Гоген позвонил мне с «одноразового» мобильного телефона.
– Это Уай? – спросил он.
– Да.
– Агустин Каррацца только что набрал номер в Лондоне. Он пытается связаться с Байрон. В записке говорится, что вам хотелось бы об этом знать.
Гоген разъясняет подробности.
Каррацца набирает лондонский номер, на звонок отвечает неизвестный мужчина.
Телефон находится в офисе адвоката в Вапинге, за несколько улиц от Темзы. Там молодой человек в белой рубашке с запонками с собачьими головами записывает сообщение Карраццы, сворачивает его идеальным квадратиком, едет на Доклендском легком метро до Собачьего острова, пересекает реку по пешеходному туннелю под ней, добирается до гринвичского рынка, покупает на лотке жаренную во фритюре гёдзу, которую ест прямо руками, обходит холм с обсерваторией на вершине и, наконец, проскальзывает в телефонную будку, одну из немногих, оставшихся в Лондоне.
Бросает монетки.
Набирает номер.
Говорит:
– Познали вместе мы дни упоенья, мне суждена лишь вечность расставанья
[12].
Если на другом конце линии кто-то и есть, он не отвечает.
– Ваш двоюродный брат передает вам привет из Триеста, – продолжает звонящий и зачитывает сообщение Карраццы. Закончив, он вешает трубку, сует руки в карманы, наклоняет голову от налетевшего ветра и уходит прочь.
Глава 100
Телефон в Гринвиче.
В течение трех часов Гоген разузнал все, что хотел, об этом телефоне, о номере, который с него набирался, о человеке с «собачьими» запонками, словом, все.
Вот что сказал человек с запонками:
– Черт, черт, черт, я просто отвечаю на звонки. Вот и все, что я, черт возьми, делаю. Прошу тебя, это просто работа, легкая работенка, я не хотел…
На это Гоген ответил:
– Нормально. Все нормально. Теперь дыши. Ладно? Я хочу, чтобы ты продолжал отвечать на звонки и все мне рассказывал.
Телефон на полу в гостиной в районе Морнингсайд.
Просто телефон с лежащей на рычаге трубкой посреди комнаты.
За окном снег. Серый эдинбургский снег, недостаточно холодный, чтобы устояться, еще не время, не на брусчатке мостовых, он налипает на автомобили, скапливается в темных местах, в комнате тоже холодно, в квартире недалеко от обсерватории, которую много месяцев не протапливали.
Хозяйка проворчала:
