Самолет начинает выруливать на полосу. Стюардессы производят проверку безопасности: ремни, защелки. С идеально приклеенными улыбками они указывают на аварийные выходы тут и там, кислородные маски, спасательные жилеты, сохраняйте спокойствие, спасайте сначала себя, затем детей.
Я делаю вид, что читаю журнал, он – тоже.
Как он меня нашел?
– По деньгам.
Он произнес эти два слова так спокойно, не отрывая взгляда от страницы у себя на коленях – «Отдых класса «люкс» с совершенной детокс-программой», – что я засомневалась, говорил ли он вообще.
Затем он продолжил:
– Я проследил денежные переводы. Как только мы заключили, что вы «зайцем» уплыли на круизном лайнере, я выслал вперед людей для наблюдения за портами, кто где сходил, кто в какую гостиницу вселялся. В тот день, когда лайнер прибыл в Шарм-эль-Шейх, таможню прошел некий австралийский паспорт, отсутствовавший в корабельном реестре. Мы засекли вас, когда вы съезжали из гостиницы, но вы воспользовались одним и тем же счетом для оплаты номера и билета до Стамбула. Мне пришлось буквально бежать, чтобы успеть на этот рейс, что мне вовсе не подобает. Меня зовут Гоген.
Он протянул руку, бледную, с толстыми мясистыми пальцами, не поднимая глаз от своего журнала. Я отказалась пожать ее.
– Вы ко мне обращаетесь? – спросила я.
– Да. К вам.
– Я вас не знаю.
– Я работаю на «Прометея».
– Боюсь, мне это ничего не говорит.
– До Стамбула лету примерно час сорок минут. Журналы наскучивают самое большее минут через десять.
Я прекращаю делать вид, что читаю, и откидываюсь на спинку кресла.
Считаю от десяти до нуля.
– Гоген, так ведь?
– Именно так.
– Представитель французского постимпрессионизма, скончался в тысяча девятьсот третьем году за несколько дней до того, как должен был отправиться отбывать наказание за диффамацию касательно губернатора Маркизских островов. Вы видели его картину «Таитянские женщины на побережье»? У моря сидят две женщины, на песке узоры, словно они задумчиво что-то рисовали, трубка, немного табака, но нетронутого. В волосах у них вплетены цветы.
– Вы знаете о нем больше, чем я.
– Тогда зачем называться Гогеном?
Он пожал плечами:
– Это просто имя. Я могу назваться кем-нибудь еще, если вам угодно.
– Гоген вполне меня устраивает.
– А вы?..
– Можете называть меня Уай
[4].
Резкий толчок, нарастающий вой двигателей, колеса отрываются от земли, головы прижаты к подголовникам. Я смотрю в иллюминатор и вижу, как пустыня ухает вниз, уступая место морю, на берегу которого стоит город размером чуть больше обслуживающего его аэропорта, пять улиц роскоши, одинокий островок жизни посреди пустыни. Гоген выждал, пока рев двигателей чуть поутихнет, самолет выровняется, прежде чем аккуратнейшим образом свернуть журнал и положить его в мешочек напротив него.
– Есть несколько вопросов, которые нам нужно вам задать.
– Каких вопросов?
– Об ограблении. Как вас допустили в Клуб ста шести в Дубае, как вы проникли на торжество. Как ускользнули. Почему нацелились на «Прометея».
– Я нацеливалась на бриллианты.
Он улыбнулся куда-то в пространство и произнес:
– Мое руководство так не считает. Только идиот крадет на вечеринке таким способом, как вы. Любой здравомыслящий человек нацелился бы на сейф или действовал бы, когда украшения были в пути.
– У меня лучше получается воровать, чем вскрывать сейфы, – отвечаю я с большой долей правды.
Над нами наклонилась стюардесса, прервав Гогена, прежде чем тот смог рот раскрыть, приняла у нас стаканчики и пообещала, что скоро всех станут обносить легкими закусками. Гоген учтиво поблагодарил ее, у меня на это не хватило духу.
Когда она отвернулась, я спросила:
– Если вы знали, что я лечу этим рейсом, почему бы просто не дождаться, пока я не приземлилась бы в Стамбуле?
– Время поджимает.
– Вы действительно что-то наверстываете.
Пожатие плечами: он же здесь, не так ли?
– Вы явились с оружием на нашу встречу в Маскате.
– А вы подослали проститутку.
– С оружием, – повторила я. – Иногда это вовсе не паранойя.
Он снова пожал плечами – занятой человек в суматошном мире.
– Вам нужны бриллианты, верно? Я слышала, что вы договорились, – ваши ребята помогают вернуть бриллианты владелице, а ОАЭ инвестирует в вашу компанию?
По его лицу пробегает легкая тень, улыбающиеся губы чуть заметно дергаются, и я понимаю, что совершила ошибку, накосячила по полной, и вскоре придется сматываться, позволяя ему все забыть. Но он сидит между мной и проходом, так что я добавила:
– Сейчас бриллиантов у меня с собой нет. Если они вам нужны, нам придется договариваться.
Он улыбнулся неизвестно чему, повернул голову, изучил навески на пластиковом потолке у нас над головами, вентиляторы, гоняющие холодный воздух, горящее табло «Пристегните ремни».
– Нет, – пробормотал он – Нет, думаю, что нет.
Молчание.
Я ждала, он ждал, и тут до меня начало доходить, что этот человек способен переждать ледниковый период. Во мне проснулось ребячество: я досчитала до сотни, потом в обратном порядке. Он по-прежнему ждал. Я откинулась на спинку кресла, мысленно пробежалась по всему телу, чувствуя каждую большую и маленькую боль, чуть подвинулась, чтобы спина сделалась прямой, ноги на полу, колени сомкнуты, плечи расслаблены. Он по-прежнему ждал.
Я позволила себе проиграть в голове несколько сценариев, и все они плохо кончались.
Я сосредоточилась на еле заметном сером узоре на обшивочной ткани кресла впереди меня, пока не заболела голова, а потом услышала, как произношу слова, не совсем уверенная в том, откуда эти слова раздались:
– «Совершенство» убило женщину, которую я знала.
Он реагирует?
Ни еле слышного вздоха, ни кивка, ни нахмуренного лба. Чем же он занят?
Он смотрит в пространство и поправляет манжеты. Я наблюдаю за этими его действиями и гадаю, сознательно ли он их совершает. Указательным пальцем правой руки он обследует внутренний край рукава, ощущая плотную ткань, ища неровности. Закончив с этим, он тянет манжету раз, потом другой, совмещая ее с выпуклой косточкой на внешней стороне лучезапястного сустава.
Лучевая кость, локтевая кость, плечевая кость, лопатка, ключица. Тазовая кость соединяется с бедренной костью, бедренная кость соединяется с коленным суставом, так услышьте же слово Господне…
