Тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять.
Щеки начинают болеть от давления.
Первый пузырек воздуха вырывается из ноздрей.
Рот выпускает воздух.
Диафрагма поднимается.
Глотку перехватывает.
На выдохе вы чувствуете, как легкие сжимаются в груди, превращаясь во влажные конверты.
Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один.
Трахея сжимается.
Лицо сморщивается.
Грудь вваливается.
Сердце на грани остановки.
Я удерживаю себя под причалом, прижавшись к нему руками, чтобы оставаться под водой.
Я – холод.
Я – тьма.
Я – море.
Я – море.
Дыхание. Мышцы, легкие. Боковой амиотрофический склероз, поражение моторных нейронов, тело перестает функционировать от конечностей внутрь, в итоге начинаются сбои автономной функции легких, дыхание сбоит, жизнь сбоит, жизнь под респиратором, жизнь пойманная и замершая, смерть от удушья, смерть от утопления, ведерки со льдом и Интернет, утопление за императорские изумруды в Гонконге, я – море, я – море, я…
Мое тело вырвалось на поверхность воды, и я ощутила облегчение. Я не контролировала его действия, ноги дрыгали, руки за что-то тянули, а я ловила ртом воздух, чувствовала, как он взрывает мне нос, как раскалывается голова, как от дыхания глаза вылезают из орбит, и посмотрела вверх.
Мои преследователи исчезли.
Вызвали полицию.
Кто-то стрелял из пистолета на причале Ханг-Хом, так что прибыла полиция – в белых машинах, синих рубашках, вежливая и организованная. Кто-то дал мне оранжевое полотенце и пакетик со сладким напитком. Я сказала:
– По-моему, я себе ногу расцарапала.
Фельдшеру со «Скорой» пришлось какое-то время разрезать мои брюки, после чего он ответил со спокойствием профессионала:
– Совершенно уверен, что вас немножко подстрелили, мэм.
Потом меня подняли на каталку и повезли к машине «Скорой», а полицейский инспектор в штатском расспрашивал меня, что я знаю и что я запомнила.
– Почти ничего, – отвечала я. – Я услышала стрельбу, почувствовала боль в ноге и побежала, потом, кажется, поскользнулась и упала, поскольку лишь помню, что оказалась в воде, а все люди куда-то исчезли.
– Вы видели, как все это началось?
– Нет, господин полицейский, все как-то сразу смешалось.
Инспектор достаточно быстро забыл обо мне, на «Скорой» ко мне отнеслись с вниманием и отвезли в больницу, а в результате эффективной работы бюрократической машины и системы очередностей пулю удалил младший хирург под местным обезболиванием. Мне сказали, что через несколько часов я уже смогу ходить, а я стащила пару костылей, пригоршню обезболивающего и антибиотиков, после чего смоталась, как только притерлась повязка.
Стрельба стала главным событием в вечерних новостях.
Я увидела изображение своего лица, снятое камерой видеонаблюдения, когда я убегала и плюхалась в воду. Лицо походило на лик инопланетянина, какого-то страшного и неизвестного, и поскольку не нашли ни одного трупа и не вспомнили никого, кто подходил бы под мое описание, начался широкомасштабный поиск вероятной жертвы, упавшей в море. Кадров самого налета на меня не было, но удалось заснять лица подозреваемых, очень искаженные от «зерна» и смотревшие в другую сторону, когда они удирали с охваченного паникой места преступления. Моя сумочка была у них в руках, вся моя работа – насмарку.
В тот вечер, сидя в гостиничном номере с видом на залив и окутавшись легкой дымкой из обезболивающих, я составила досье для Луки Эварда. Я выдала ему все: переписку между мной и покупателями, подробные словесные портреты нападавших на меня, детальные описания похищенных драгоценностей и все договоренности, сопутствовавшие похищению. Но самое главное – я дала ему номер своего мобильного телефона, спрятанного на самом дне украденной сумочки, и от всей души надеялась, что еще не поздно.
Девять часов спустя арестовали человека, угрожавшего мне пистолетом. Он попытался продать мой телефон в лавочке на Монг-Кок, что оказалось непростительно тупым проявлением жадности. Владелец лавки, внезапно увидев перед собой пятнадцать до зубов вооруженных полицейских, мигом выдал подробнейшую информацию о продавце.
Его взяли в одних трусах, хорошенько закинутого кокаином и смотрящего матч по теннису в квартире неподалеку от улицы Шам-Монг-роуд. Он жил вместе с матерью, которая пыталась напасть на одного из пришедших с ордером на арест полицейских со шваброй в руках, пока ей не объяснили состав преступления сына. После этого она заявила: «Его отец всегда подавал ему плохой пример!» – а потом попросила полицию, не могла бы та помочь ей вычеркнуть сынка из завещания.
В течение трех часов остальные его сообщники тоже оказались за решеткой, но как один не желали выдавать своего старшего. Я прошлась по своим записям, глядя, нет ли в них чего-нибудь, что помогло бы обвинить его, но так ничего и не нашла.
Четыре часа спустя в Гонконг прибыл Лука Эвард и принялся разыскивать женщину, исчезнувшую за парапетом причала.
Я нашла его на набережной Чимсачёй. Солнце клонилось к закату, а он сидел на скамейке и глядел на море. За спиной у нас начали зажигаться огни большого города: синим и красным вспыхнули «Филипс» и «Хёндэ», белым – «Хитачи», а гостиницы – зеленым, и началось соревнование неона со светодиодами. Я присела на противоположный край скамейки и принялась читать.
Книга называлась «Лимон и волна» и представляла собой по большей части натуралистическое описание жестокого убийства в Северной Италии, изложенное ее автором, Р.Х., довольно бойким и даже лихорадочным стилем. Книга мне не нравилась, но именно она лежала на прикроватном столике Луки Эварда в Бразилии. А теперь я сидела рядом с ним на скамейке на закате дня, когда зажглись белые огни на набережной, откинувшись на спинку скамьи, чтобы он смог разглядеть обложку.
Лука посмотрел на меня и отвел взгляд, потом снова посмотрел, а затем еще раз – и замялся. Он наклонил голову и, возможно, подумал, а не заговорить ли ему со мной, спросить, как меня зовут, познакомиться с красивой женщиной, сидящей рядом с ним на скамейке. Но эта секунда миновала, и по его виду мне показалось, что он вот-вот встанет, так что я опустила книгу и спросила по-английски:
– У вас есть время?
Время у него было.
Я закрыла книгу, убрала ее в сумочку, встала, опираясь на костыль, чтобы поддержать вес раненой ноги. Он начал было привставать, тоже поднялся, снова поглядел на меня и захотел со мной поговорить, но повернулся и потихоньку зашагал прочь. Я ковыляла вслед за ним, удаляясь от набережной в сторону гостиниц, и когда скорость его шагов стала угрожать тем, что он от меня ускользнет, я спросила:
