– Прошу прощения, вы американец?
Он остановился, обернулся и улыбнулся – нет, не американец.
– Извините, я поняла, когда заговорила, ну, по-английски, в том смысле, что вы не похожи на того, кто говорит на кантонском диалекте, но все возможно, извините, это бесцеремонно, но я не должна была думать, что… но это… в любом случае, я не хотела вас обидеть.
– Вы меня не обидели, мэм.
Я снова улыбнулась, последняя отчаянная попытка, подталкивая его: давай, давай, давай же! Он улыбнулся в ответ и повернулся, чтобы уйти.
Я мысленно выругалась и поклялась проследить за ним до гостиницы, встретить его в баре или за ужином, положить между нами эту чертову книгу или, может, газетную вырезку со статьей о стрельбе на причале, или что-то, хоть что-нибудь, чтобы привлечь его внимание.
Тут он остановился и спросил:
– Вы можете идти, мэм? Вам нужна помощь, чтобы дойти до такси или автобусной остановки?
Я сильнее оперлась на свой одинокий костыль, улыбнулась и ответила:
– Нет, спасибо. У меня на работе произошел несчастный случай, но сейчас все нормально, действительно, все не так плохо, как кажется со стороны.
– Хорошо, – неуверенно пробормотал он, и снова было пошел, и опять остановился, оглянувшись.
– Извините меня, книга, которую вы читаете… Вы… Вы нашли ее в Гонконге?
– Да, – ответила я. – Купила у букиниста на улице Хомантин. А вы ее читали?
– Да, много раз.
– Я ее еще не закончила, но мне кажется, это своеобразный выбор книги, в том смысле, что если вы ее часто перечитывали.
– Это не… Она имеет отношение к моей работе.
– А кем вы работаете?
– Инспектором полиции.
– Ой, извините, я и понятия не имела! В Гонконге?
– Нет. В Интерполе.
– Серьезно? Я и не думала, что в Интерполе есть инспекторы. Ой, извините, я опять вас обидела. Я все время вас обижаю, да? Э-э… может, начнем разговор снова?
Я – моя улыбка.
Я – моя красота.
Лука Эвард, человек, проживающий жизнь среди наглаженных рубашек, аккуратно свернутых трусов и выдавливаемой с конца тюбика зубной пасты, посмотрел на меня, потом поглядел на море и, возможно, в тот момент подумал о воровке, за которой он гонялся по всему свету, которая оказалась на причале во время ночной стрельбы, и ему стало интересно, утонула ли она тем вечером или все-таки выжила и думает о нем.
И он снова посмотрел на меня.
И спросил:
– Можно помочь вам поймать такси?
– Не надо, моя гостиница тут рядом.
– Какая?
– «Саузерн».
– Я тоже там остановился.
– Правда? Вот это совпадение. В таком случае, вы меня премного обяжете, если поможете добраться до бара.
Глава 40
Слова, характеризующие мое поведение:
• Одержимая
• Нуждающаяся
• Непрофессиональная
• Преследующая
• Манипулирующая
• Жестокая
Слова, характеризующие Луку Эварда:
• Обыкновенный
• Аккуратный
• Энергичный
• Невознагражденный
• Социально пассивный
• Одинокий
• Одержимый
Он не их тех, кто станет выпивать с незнакомой женщиной в чужом городе, как бы она ради него ни разоделась. Он не из тех, кто примется откровенничать о себе, о своей жизни и о своих страхах. Не из такого он теста.
Давайте выпьем, предложила я. Мы оба – чужаки в чужом краю и читаем одни и те же книги. Я – женщина и меня ранили, так что выпейте со мной.
Ну, разве что один стаканчик, согласился он, наконец. Я вообще-то не пью в гостиничных барах.
За третьим бокалом вина я спросила:
– А вы женаты?
– Нет, – ответил он; язык у него развязался от хорошего австралийского вина. – Вот уже три месяца как разведен.
– Извините, – сказала я, почувствовав легкий проблеск чего-то, похожего на… удивление? Я не рассчитала возможность присутствия в его жизни иного, кроме его работы – и кроме меня.
– Мы просто тихо разошлись, – объяснил он. – У меня работа, у нее тоже – сами знаете, как это бывает. А вы?
– Не замужем, – ответила я. – Так мне больше нравится. Расскажите мне лучше об этой книге – «Лимон и волна». Почему вы ее так часто перечитываете?
Он улыбнулся куда-то в пространство, подцепил с блюда жареного кальмара, оглядел зал, где мы сидели, изучая людей, убранство, звук и свет. Все столики были из стекла, под ними бежали синие огоньки, отбрасывавшие причудливые тени от тарелок и высвечивая очертания его подбородка и шеи.
– Мне кажется, она написана убийцей, – объяснил он. – В восемьдесят девятом году по Австрии прокатилась волна убийств – четыре женщины и один мужчина, умерщвленные одним и тем же способом. Один человек подпадал под подозрение. Полиция хотела его арестовать, но фактических улик оказалось недостаточно, так что его пришлось отпустить. Он уехал из страны три недели спустя, а потом, в девяносто третьем году, вышла эта книга, и хотя имена были изменены, в полной неприкосновенности осталась хронология, способ убийства, все до мельчайших деталей: где остались лежать тела жертв, типы узлов в петлях, которыми их душили, размер и марка лезвия – все-все-все. Повествование изложено с точки зрения полицейского, но ему так и не удается поймать убийцу, в конце концов он начинает им восхищаться и сам становится убийцей, увиденное превращает полицейского в душегуба. Я был членом следственной группы, пытался вычислить этого писателя – Р.Х., – но он ускользнул и скрылся где-то в Северной Америке. Мы подключили ФБР, но опять же, что у нас было? Ничего. Художественное произведение. Вероятно, убийца смеялся в лицо тем, кто не мог его поймать. Полет фантазии извращенного ума. Нельзя же арестовывать человека за художественный вымысел, так ведь?
– Если вы ничего не можете поделать, зачем тогда так часто это перечитываете?
Удивление: вопрос поразительно смешной.
– В качестве предупреждения, – ответил он. – Чтобы помнить. Помнить о тех, кто погиб, и чьего убийцу мы так и не передали в руки правосудия.
Правосудие: форма осуществления справедливого и праведного суда. Зиждется на моральном принципе определения законопослушного поведения.
Определяет заслуженное наказание или воздаяние.
Я оценила свое понимание правосудия и места для себя там не нашла. Но опять же, вершить правосудие: действовать или относиться по справедливости. Оправдывать или же вести себя в соответствии со своими способностями или возможностями. Нельзя отрицать того, что в жизни я вела себя неправедно, но воздавала ли я по справедливости?
