Byron14: Я в Намвоне.
whatwherewhy: Я в Мокхпо.
Byron14: Мне не нравится, когда меня ведут в танце.
whatwherewhy: Приезжайте в Мокхпо, купите мобильный телефон.
Я лежу, а сна ни в одном глазу.
Я считаю от тысячи до одного.
Мне снится, что Лука Эвард погиб, а убила его я.
Глава 55
Паромный порт в Мокхпо. Мрачные одноэтажные здания, окруженные пустыми автостоянками. Где-то вдалеке желтые краны, нагружающие и разгружающие суда-сухогрузы. Навьюченные тяжелыми сумками туристы, направляющиеся в национальный парк Тадохэхэсан, в горы и на пляжи; видны его курортные постройки, освещаемые лучами заходящего солнца.
Я звоню по номеру, который дала мне Byron14, и говорю ей, чтобы она появилась в паромном порту.
Отвечает она с рафинированным британским произношением, тихо и спокойно, что напоминает мне о Гогене. Я говорю быстро – слишком быстро – и в моей речи пролезает какой-то северный выговор. Голос у меня испуганный, я не сразу и поняла, что напугалась.
Byron14 легко заметить, когда она ждет меня в терминале. Мы с ней обе выделяемся, однако я заняла позицию на другой стороне автостоянки с биноклем, заглядываю в окна, после чего звоню ей на мобильный телефон и говорю:
– А теперь пусть появится настоящая Байрон-Четырнадцать.
Ответившая на звонок женщина – высокая блондинка с волосами, собранными в пучок, в элегантном костюме, в туфлях на пятисантиметровых каблуках.
– Я и есть Байрон, – объясняет она.
– Это не так, – отвечаю я. – Байрон всегда посылала кого-то вместо себя, это же ясно. Мне бы хотелось поговорить с настоящей Байрон.
– Я Байрон… – снова начинает женщина, но затем умолкает, слушая кого-то или что-то, чего не слышу я, потому улыбается в пространство, качает головой, сбрасывает вызов и уходит.
Через мгновение у меня звонит телефон, и уже другой голос, в котором слышится нечто более зрелое, теплое и реальное, спрашивает:
– Вы та самая дама, что наблюдает за паромным портом с автостоянки?
Я опускаю бинокль, киваю куда-то в пустоту, оглядываюсь, но ее не вижу.
– А вы, значит, Байрон-Четырнадцать?
– Именно так.
– Я отплываю на пароме, отходящем в четырнадцать ноль три, не угодно ли составить мне компанию?
– Мне совершенно безразличны ваши старомодные околичности, whatwherewhy. Мы достигли соглашения, а это уже попахивает злоупотреблением.
– Отплываем в четырнадцать ноль три, – повторяю я. – Я сброшу вам сообщение на тот случай, если вы забудете.
Я сбрасываю вызов. На грубость мне наплевать.
Паром представляет собой катамаран. Небо над головой серое, море довольно сильно волнуется, и когда волна бьет по дну корпуса, нас подбрасывает. Всякий раз, когда это происходит, женщины визжат, а мужчины, возможно, пытаясь казаться невозмутимыми, превращают свой визг в шумное «у-ух» и нервно смеются, глядя друг на друга, когда судно снова выравнивается. Женщины помоложе напоказ вытирают взмокшие лобики. Женственность нынче в моде, женственность хрупка и склонна к хихиканью. Я гляжу на все это и заключаю, что женственность может выпрыгнуть в океан и утонуть.
Ко мне трижды подкатывает мужчина – забыв, что уже предпринимал попытки – и спрашивает, как меня зовут, откуда я и куда направляюсь. В первый раз я говорю ему, что я француженка, морской биолог, еду изучать фауну в Тадохэхэсан, в ответ на что он охает и ахает, садится рядом со мной и принимается нудить. Я отправляюсь на корму, позволяю ему забыть о своем существовании и возвращаюсь на прежнее место, когда он уходит. На втором его подкате я отвечаю, что еду на встречу с мужем, который ждет меня на острове, но это, похоже, его ничуть не смущает, так что на его третьем подкате я заговариваю по-французски и сообщаю ему, что не понимаю ни слова из того, что он болтает, и он, наконец, оставляет меня в покое, а путь не так долог, чтобы он решился на четвертый заход.
Байрон сидит на самой корме, вжавшись спиной в кресло. Место там удобное – видишь всех, оставаясь невидимой для других. Она выделяется почти так же, как и я, но она уже в годах, а у меня темная кожа, и она овладела искусством привлекать к себе как можно меньше внимания.
Я без зазрения совести таращусь на нее, когда вновь выхожу на корму парома, и наши взгляды встречаются, но прежде чем мгновение остановится, я иду дальше, а она забывает меня. Я проделываю этот проход раз пять или шесть, и каждый раз она видит меня будто впервые, а я беззастенчиво смотрю на нее и прохожу дальше, пока не убеждаюсь, что ее лицо запечатлелось у меня в памяти.
Она в годах, гораздо старше, нежели я ожидала, но в ней явственно ощущается сила. Лицо у нее маленькое, сплошь состоящее из прямых линий. Маленькие уши плотно прижаты к правильной формы черепу, маленький подбородок, едва выделяющийся на фоне нижней челюсти. Тонкие серые, сжатые в нитку губы. Небольшие голубые глаза под прямыми седыми бровями. Прямые посеребренные сединой волосы, стрижка каре с челкой на лбу. Небольшой прямой нос над выгнутой верхней губой. Губной желобок, вмятинка между губами и основанием носа – в иудейской мифологии ангел зачатия Лайла касалась пальцем этой вмятинки, и от этого прикосновения младенец забывал все, что знает. Изгиб губ, купидонова дуга, ярко-красная помада, губа верхняя, губа нижняя, а улыбается ли Byron14?
Я гляжу на нее и думаю, что иногда улыбается, и, когда такое происходит, это, наверное, красивое зрелище. Я представляю ее нахмурившейся, но это очень легко, и картина получается далеко не из приятных. Под ее пылающим взором рушатся стены, под ее взглядом мозги превращаются в кашу. В современной интерпретации древних мифов разве не синоби могли убивать людей своим знаменитым непреклонным и впивающимся взглядом? Может, я об этом где-то читала или видела по телевизору?
Она смотрит, видит меня, узнает, забывает: даже Byron14, даже она.
Мимо проплывают острова. Хондо, Хыксандо, Бэкдо. Четвертый остров, у которого остановился катамаран, назвали в честь вулкана в его центре, чьи склоны почти исчезли из-за тесно гнездившихся на них птиц – Янри. В лучшие времена сюда стекались молодые пары, чтобы пожениться под сенью вулкана вверху и у плещущегося внизу моря. Цветы в волосах у невест, гордые отцы, стоящие рядом с обряженными в шелк сыновьями, бокалы с шампанским и ритуальные барабаны. Теперь наступили не лучшие времена, и с парома нас сошло всего четверо, одним из которых оказалась Байрон, заметившая меня и застывшая от удивления, – удивления, что заметила меня лишь сейчас, а никоим образом не раньше. Из двоих оставшихся одна оказалась официанткой, которая мгновенно поспешила к стоявшей на холме гостинице из дерева и стали, торопливо закинув за спину рюкзачок. Второй был рыбаком, которого встречала жена в самом конце скользкого, поросшего зеленой плесенью причала, сложив на груди руки и натянув на уши шерстяную шапочку. Когда он приехал, она воскликнула, что он не поверит тому, что произошло, и потеряла интерес к своим словам, как только крепко его обняла.
