Byron14 уже сидела внизу за столом у широкого окна, выходившего на море. В ресторане были только мы вдвоем. Когда я присела за стол, наша хозяйка подала кимчи вместе с меню, дабы мы прониклись духом и атмосферой этого блюда.
Недолгое молчание. Висевшие над морем тучи темнели, закрывая солнце и застилая небо. Корабли поменьше тянулись в порт, а большие сухогрузы, казалось, застыли на горизонте, пока не взглянешь туда вновь и не обнаружишь, что они исчезли. Горевшие в ресторане лампы светили так, что наши лица отражались в стеклянной посуде. Я надеялась, что перед выходом из номера Байрон сходила в туалет, – мне понадобится ее неотрывное внимание.
Наконец она спросила, взглянув на меня
(в первый раз)
(в этот раз):
– «Совершенство» у вас?
Я положила флэшку на стол между нами.
Глаза ее сверкнули, дыхание чуть перехватило – удивление? Волнение? Возможно, и то, и другое.
– И это все?
– Это все.
Ее взгляд задержался на флэшке, пожалуй, чуть дольше, чем ей хотелось, потом обратился на меня с чем-то похожим на усилие воли. Она была умна, возможно, даже настолько, чтобы разыгрывать дурочку, улыбаться и кивать тупости других, но сейчас притворство исчезло, она радовалась тому, что я ее боюсь.
– И вся эта беготня лишь для того, чтобы вы передали мне ее за ужином?
– Мне казалось, что я позволила бы вам заплатить по счету.
Байрон говорит тихим голосом с четким британским произношением:
– Признаюсь, я озадачена. Зачем все это путешествие? Зачем вся эта перестраховка?
– Мне надо было поговорить с вами наедине, с глазу на глаз, в замкнутом пространстве и вне опасности.
– Зачем?
– Встреча на моих условиях позволяет мне контролировать ситуацию.
– Есть много способов контролировать ее, при этом не рискуя.
– Слова слишком сложны. Мне надо было встретиться с вами.
– Ну, хорошо, – наконец произнесла она. – Я здесь. Это того стоило?
Я постучала по столу, указательным пальцем касаясь флэшки.
– Это вы мне скажите.
Молчание. Напряженное молчание. Создаются впечатления, формируются образы. Пусть смотрит, гляжу ей в глаза, дерзость, я, мой взгляд, пусть таращится и делает какие ей угодно выводы, это все ничто, это всего лишь настоящий момент.
На море занимается шторм, ни грома, ни молнии, лишь ветер и волны, и очень быстро темнеет.
Наконец она произнесла:
– Я не видела вас на пароме.
– Нет, не видели.
– Я не видела вас в порту.
– Нет, и там тоже не видели. У меня к вам есть вопросы.
Она чуть приподняла плечи и опустила подбородок.
– Ну, хорошо, задавайте.
– Кто такой Гоген? – спросила я.
Легкая улыбка в уголках губ, взгляд обращается к морю, потом к потолку, потом возвращается ко мне. Она не спешит.
– Раньше он работал на одну из правительственных спецслужб.
– А теперь?
– А теперь работает на семейство Перейра.
– Почему?
– Пансион побольше.
– Пожалуйста, ответьте по существу.
– Скорее всего чувство вины, как мне кажется. Мы когда-то были любовниками.
Так ясно, так просто, так легко – ложь? Правда? Или правда, звучащая, как ложь?
Она продолжила, ведя пальцем по краю тарелки с кимчи, но не притронувшись к еде:
– Рэйф и Филипа уверены, что Матеуса Перейру убили. Гоген думает примерно так же, более того, ему кажется, что он должен был сделать все, чтобы этого не случилось. Его терзают угрызения совести, что ему это не удалось.
– А Матеуса убили?
– Следователь вынес так называемый открытый вердикт. В заключении токсикологической экспертизы содержались двусмысленности и неясности.
– А Гоген считает, что это вы убили Матеуса?
– Да.
– А вы его убили?
Она на мгновение втянула губы, потом слегка выдохнула, улыбнулась, взглянула на меня без раскаяния или радости и ответила:
– Да.
Она знает, что отдаст и что получит.
– Почему?
– По массе причин. Вам это интересно?
– Гоген свел меня с вами. Если бы он этого не сделал, вряд ли бы он так усердствовал и рыл землю. Вы втянули меня в самый эпицентр своих дрязг и разборок.
– Это не совсем так.
– Неужели?
– Нет, – задумчиво произнесла она, осторожно собираясь с мыслями, и легким голосом продолжила: – Конечно же, нет. Вы сами захотели выкрасть «Куколку» в Дубае. Сами захотели провернуть это дело в разгар самой важной для Рэйфа презентации, на глазах у всего мира. Вы сами захотели унизить его и поставить крест на перспективах «Совершенства» в ОАЭ. Вы сами заварили эту кашу и подняли шум, а нас с Гогеном привлекли лишь его отголоски.
– Мне просто хотелось заполучить бриллианты.
– Правда? Существовало множество способов их похитить, не прибегая при этом к унижению Рэйфа.
– Мне хотелось…
И тут я умолкла, повернула голову и стала глядеть на сгущавшиеся над морем тучи, где-то далеко, у самого горизонта, где море превращалось в потемневшее небо.
Байрон поправила палочки для еды и ждала. На Востоке никогда не оставляйте палочки в чашке с рисом после того, как закончите есть: это означает подношение мертвым. Другие традиции: четыре – несчастливое число, си созвучно смерти, также всегда помните, что… что… да плевать. Что угодно.
Она ждала, пока меня не охватит дискомфорт, ждала, пока у меня начнут путаться мысли, исчезнет самоконтроль, а слова и отрицания бесцельно закружатся в голове там, где должна царить дисциплина. Выждав еще мгновение, она взглядом указала на лежавшую между нами флэшку и произнесла:
– Я так полагаю, что это не единственная копия.
– Нет. Почему вы убили Матеуса?
– Не уверена, что это имеет отношение к нашему разговору.
– Имеет, уж поверьте мне.
Она шумно вздохнула, после чего начала говорить размеренно и спокойно.
– Возможно, потому, что на его совести лежала смерть многих тысяч людей. Разумеется, сам он их не убивал. Матеус представлял собой нечто большее, чем просто медиамагнат. Он вкладывался в политику, активно занимался лоббированием, управлял различными компаниями. В этом нет ничего необычного: он был человеком с деньгами и убеждениями. А убеждения придают правде некую окраску. Когда появилась работа с предположениями, что, например, употребление в пищу лимонного сорго столь же эффективно в лечении рака, как химиотерапия, он велел своим редакторам все это освещать. Естественно, работа была написана каким-то психом, и ее тотчас же забыли, но он о ней раструбил. Полицейский застрелил ребенка, и по команде Перейры фараона объявили героем, а на ребенка навесили ярлык вора, совершенно неисправимого в свои тринадцать лет. Полицейский был белым, а мальчишка черным – обычная история. Выборная кампания, основанная на ненависти к иностранцам, к беднякам, ко всему неизвестному, причем эксперты разбивали ложь за ложью – но Матеус Перейра не печатал мнения экспертов, а скорее… печатал вой. Всегда громкий и оглушительный вселенский вой.
