– Я только что начала процедуры! – воскликнула женщина на пятнадцатисантиметровых каблуках. Щиколотки у нее невероятно тонкие, на икрах просвечивают еле видимые серебристые линии в местах хирургических надрезов, заметные лишь в прямых лучах света. – Это невероятно, просто невероятно, они изменили мое видение мира!
На ней откровенное платье на тонких бретелях. У мужчины, с которым она говорила, на голове белая куфия, перехваченная золотым обручем, просторная белая кандура, элегантная черная бородка клинышком и положенный по протоколу кинжал, украшенный рубинами. Судя по их виду, общение должно было обернуться для обоих невероятной трудностью, однако он воскликнул:
– Моя первая процедура была просто потрясающей! После нее за мной заехал водитель, и я впервые увидел его. Не просто его, но его.
Я двинулась дальше. Описывая круги и считая.
Украсть драгоценности у человека для меня гораздо легче, чем выкрасть их из хранилища. Меня зафиксируют и запомнят камеры видеонаблюдения, для вскрытия хранилища понадобятся специалисты, для обмана датчиков движения потребуются дополнительные инструменты. Я не могу ввязываться в долгосрочную аферу, а должна дождаться возможности нанести удар одна, без помощи кого-либо, идя на риск, на который никогда не решатся те, кто боится, что их лица опознают.
Я кружу, кружу, кружу по залу.
Считаю охрану в «дежурных» черных костюмах – одиннадцать человек – плюс более светски одетые агенты, смешавшиеся с толпой гостей: я подмечаю четверых.
Считаю иорданских шейхов в белых одеяниях, саудовских принцев в дорогих шелковых костюмах, американских дипломатов из посольства с расплывающимися под мышками пятнами пота, китайских инвесторов, делающих селфи на фоне искусственного водопада в бальном зале и улыбающихся в объективы на конце специального селфи-штатива.
Считаю женщин, которые предпочли бы не присутствовать здесь, с улыбающимися губами и серьезными взглядами. Считаю наручные часы, которые стоят больше годовой зарплаты официантов, завидующих их владельцам, и сколько раз я слышу произнесенное вслух слово «справедливость». (Тридцать девять.)
Считаю камеры видеонаблюдения.
Считаю шаги, отделяющие меня от принцессы Шаммы и драгоценностей в два миллиона двести тысяч долларов у нее на шее. Мой интерес к Лине иссяк, поскольку она уже провела меня на прием да к тому же успела хорошенько набраться. А вот ее тетя – нет.
Ты готова?
Я считаю секунды, выдвигаюсь на оптимальную позицию для броска, чуть расслабляю ноги в нелепых туфлях на высоких каблуках, которые в решающий момент станут лишь помехой.
– Прошу прощения?
Женщина говорит по-английски с чуть заметным американским акцентом, являющимся порождением глобализации. Я удивленно глазею на нее, рассматривая ее платье с высоким воротом в китайском стиле, украшенное серебристыми драконами на черном фоне. Ее черные волосы, небрежно собранные в хвост, что свидетельствует о том, что прическа стоила кучу денег. Ее серебряный браслет и серьги, черную тушь для ресниц, осторожную улыбку. Темные полукружья у глаз делают их глубже, чем они есть на самом деле. Свисающие вниз серьги делают шею длиннее. После обильных вечерних возлияний женщина превратится в бледное крохотное создание, но сейчас, в этом зале, она прямо лунный свет на каблуках.
– Вы одна? – спросила она. – Вы кого-нибудь знаете?
Первая мысль: она из службы безопасности? Зачем еще кому-то достаточно долго наблюдать за мной, чтобы убедиться, что я одна, не забыв при этом о моем существовании? Однако она остается на достаточном расстоянии, чтобы разговаривать и не вторгаться при этом в чужое личное пространство, вежливо улыбается, чуть склонив голову набок.
– Я… нет, – промямлила я. – Я никого не знаю.
– Вы англичанка?
– Да.
– Работаете здесь?
– Да – в Британском Совете.
Ложь, быстрая и непринужденная. Я здесь для продвижения британских ценностей. Распространяю по миру творчество Шекспира, историю крикета, воспоминания о колониализме и вкус рыбы с жареной картошкой. Я воплощенный симптом доброй воли. Я – приложение к национальному высокомерию. Кто знает?
Женщина, продолжая улыбаться, ничего не сказала.
– А вы чем занимаетесь? – выпалила я, чтобы заполнить паузу.
– Я провожу исследования.
– Что значит – исследования?
– Я изучаю человеческий мозг.
– Звучит… впечатляюще.
Впервые уголок ее рта подергивается, что можно принять за улыбку.
– Все мысли представляют собой обратную связь и ассоциации. Сталкиваясь с возрастающими социальными стрессами, тело реагирует так же, как на любую тревогу. Капилляры сужаются, пульс и дыхание учащаются, температура кожи повышается, мышцы напрягаются. С данного момента социального неприятия проводящие цепочки в мозгу усиливаются, дабы укрепить связь между социализацией и беспокойством. Развивается серия посылов, приводящих к восприятию социальных систем как угроз, что вызывает реакцию тревожности. Все мысли представляют собой обратную связь: иногда она становится слишком громкой и явной. А вы из ста шести?
– Я не знаю, что это значит.
Чуть заметная вспышка удивления, затем вопрос:
– У вас есть «Совершенство»?
– Что? Я… нет.
– Только брату моему не говорите.
– А ваш брат…
– Он собирается создать версию, продвигающую исламские ценности. Пятьдесят тысяч баллов за совершение хаджа, пять тысяч баллов за каждое прямое благотворительное пожертвование и так далее. Я сказала, что не уверена, что Аллах действует так же, через бонусные алгоритмы и ваучеры на шопинг, однако вот… – Легкий взмах рукой ладонью вверх, словно она хочет оторвать зал от фундамента и исследовать его. – И возникнет впечатление, что все идет… очень хорошо.
Судя по всему, в свое время она знала, что значит «очень хорошо», но, похоже, нынешние времена корректируют прежнее значение.
Я открыла рот, чтобы сказать: о, как же это увлекательно – но времени уже не осталось. Вирус, девять дней назад запущенный на электрическую подстанцию, оживает точно в срок и отключает в Дубае примерно тридцать процентов электроснабжения.
Лампы мигают, затем тускнеют, после чего загораются по-прежнему, когда аварийный генератор гостиницы подключается и восстанавливает положение. Музыка на мгновение умолкает, затем звучит снова, голоса понижаются до шепота, после чего их гул возобновляется с прежней силой. Женщина быстро смотрит на потолок, затем глядит в окна, туда, где за чертой воды, на берегу погасли узоры огней.
Тридцать, двадцать девять, двадцать восемь, двадцать семь…
– Это на подстанции, – задумчиво произнесла она. – Наверное, просто какой-то сбой.
– У моей подруги было «Совершенство», – сказала я. – В то время я не думала, что она несчастна.
