Если же Вы меня бросили, то это, вероятно, является результатом побочного эффекта, заставившего Вас уехать. Если так, то надеюсь, Вы верите мне, что я никоим образом не желаю Вам зла, и для меня станет честью продолжить работу с Вами, дабы понять Вашу особенность, а со временем желать, что мы, возможно, снова будем сотрудничать.
Многое из содержащегося в этом письме Вам может быть известно или же неизвестно. Вы, возможно, знаете больше или думаете, что знаете больше, или же, вероятно, Вам все равно. Я могу воспринимать Вас только через свои записи, но они весьма скудны. Из этих записок мне ясно, что Вы как-то сказали, что Вам нужно встретиться со мной лицом к лицу, чтобы узнать меня. Я разделяю Ваше стремление, но, в отличие от Вас, не могу составить Ваш образ или представление из этого общения. Поэтому то, кто Вы есть, мне совершенно не ясно, а я не могу верить неясному. Говорю это без всякой злобы. Однако моя миссия очень важна, а ее секретность стоит на первом месте, так что поэтому итог именно таков.
Знайте, что я желаю Вам всего самого наилучшего и умоляю Вас избегать всяческих процедур и манипуляций, за исключением протоколов, которые мы вместе с Вами модифицировали. Ваши жизнь и душа слишком драгоценны, чтобы их разрушило «Совершенство».
Искренне Ваша,
Байрон.
В конверте оказалась еще и флэшка. Я забрала ее с собой в гостиницу, подключила к компьютеру, надела наушники и прослушала записанный на ней звуковой файл.
Ничего удивительного, что при первых же звуках у меня засосало под ложечкой, но я не дернулась, не шевельнулась и не побежала.
– От клинка протираются ножны, – твердил голос Байрон, ровный и тихий. – От страстей разрывается грудь. Верьте мне. Я – ваша единственная надежда. Вы придете ко мне.
Она несколько раз повторила последнюю фразу, потом все стихотворение, а я слушала совершенно бесстрастно и чувствовала себя нормально. Хей, Макарена.
Я отправилась в Дейли-Сити к пустому офису по короткой, вымощенной бетонной плиткой дорожке. «Гидропонные удобрения, Лтд.», Вода – наше будущее. Вывеска осталась, но офис совершенно опустел. Я проникла туда через черный ход, прошла мимо кабинета, где стояло кресло Байрон, где царили иголки, препараты и…
…прочее, что я забыла.
Ощутила ли я ужас?
Я проводила рукой по стенам и под подоконниками и не чувствовала его. Мне казалось, что надо бы ужаснуться, заставить себя ощутить тошноту или злобу от случившегося, но впустую. Я искала хоть что-то, какой-то след или намек, но не нашла ничего, кроме следов тщательной уборки и пятен от отбеливателя.
Я поискала «Гидропонные удобрения, Лтд.» в Сети, но компания исчезла так же быстро, как и родилась, никаких следов отчетности. Я стучалась в соседние дома и спрашивала, видел ли кто-нибудь переезд, грузовики или чьи-нибудь лица, но никто ничего не видел, кроме страдающей бессонницей пожилой дамы, которую в три часа ночи разбудил отъезжавший белый фургон. Она сперва подумала, что это воры, но нет, не бывает здесь воров, не тут, где все так славно и спокойно.
В конце концов, я снова возобновила наблюдение.
Две недели я просидела у дома Агустина Карраццы, профессора сомнительных наук из Массачусетского технологического института, к которому Байрон приезжала во время нескончаемо долгих недель экспериментов. Я следила, как он приходил, уходил, «вела» его на встречи и ужины и пряталась. Не от него, а от камер наблюдения и мобильных телефонов, пряталась от машин, ведь они никогда ничего не забывают.
Дисциплина, превыше всего – дисциплина.
Если он работал с Байрон, то никак этого не выказал, пока однажды в среду днем не отправился в безымянную лабораторию в промзоне рядом с автострадой двадцать четыре, где молодые дарования в просторных брюках бросились его встречать и жать руку, прежде чем провести внутрь, чтобы он восхитился их операциями, хорошо охраняемыми операциями за закрытыми дверьми. А когда в лаборатории погасли огни, я прокралась туда и обнаружила то самое кресло, те самые иголки, те самые препараты, все то же самое. Ту же самую электронную аппаратуру, меняющую мозг, что стояла в небольшом офисе Байрон в Дейли-Сити, грязные кофейные чашки и посуду в раковине, стакан с моющим средством, уже начавшим засыхать от давности, календарь с «Нью-Йорк джаентс», потому что все там болели за одну футбольную команду, и защищенный паролем компьютер, который не реагировал на элементарные приемчики вроде password1, 123456, Giants001, и т. д. А в хирургическом утилизаторе – иголки со свежезапекшейся кровью, ждавшие, чтобы их увезли прочь и уничтожили.
Еще через три дня наблюдения за этим домом я узнала имена и род занятий всех, кто работал в лаборатории. Пара студентов выпускного курса, двое исследователей, которым не мешало бы хорошенько подумать, во что они ввязались, и трое старшекурсников из Беркли, подписавшихся на это ради строчки в резюме. Я к ним ко всем подкатывалась, болтала с ними в столовой, терлась рукавами в библиотеке, и через несколько дней вполне могла дружески их приветствовать и по прозвищам спрашивать, как себя чувствуют их любимые кошечки, ящерки, паучки и рыбки.
Во главе группы стояла Мередит Ирвуд. Два года специализировавшаяся на психологии и попутно изучавшая английскую литературу, она стала подопытным кроликом в процедурном кресле, это ее кровь была на иголках в хирургическом утилизаторе. Волосы ей покрасили, уложили и спрыснули лаком – пять долларов за каждый щелчок ножниц. Ее идеальные зубки сверкали во рту, словно крохотные луны. Родом она была из Западной Виргинии, амбициозно мечтала стать психологом-консультантом знаменитостей в Лос-Анджелесе, ее резюме пестрело наградами за победы в конкурсах, ее живот представлял собой образец идеальной мускулатуры, она обеспечила себе место старшины группы поддержки, она кульбитами и сальто прокладывала себе путь к популярности и славе, но все было недостаточно, недостаточно, всегда недостаточно.
Я завязала разговор с ней на выходе из библиотеки, начав с простого захода: у тебя есть «Совершенство»?
Конечно, было, дома она набрала пятьсот сорок три тысячи баллов, никто у нее на родине так высоко не поднимался, и тут вдруг она на удивление неожиданно произнесла:
– Но я этой пакостью больше не пользуюсь.
Я приподняла брови, присела рядом с ней на парапет, притянула поближе к себе свою студенческую сумку, купленную три часа назад в магазине неподалеку и истертую о кирпичную стену, чтобы она выглядела более-менее поношенной, и спросила:
– Что значит – не пользуешься?
– «Совершенство» – это элитарный инструмент социального размежевания, – объяснила она с абсолютной уверенностью студента-гуманитария второго года обучения, призванного впоследствии править вселенной. – Бедняку почти невозможно набрать больше нескольких сотен тысяч баллов, а чтобы добраться до миллиона, нужно накопить и материальные воплощения, и материалистические ценности и устремления исключительно богатых и привилегированных. Знаешь, как стоящая за «Совершенством» компания решает, что есть «идеальный» и «совершенный»?
