Деревня, в которой родилась Аксинья, была расположена в десяти верстах к югу от места налета. Приехали туда в одиннадцатом часу ночи, но из-за того, что с 1 июня стрелки часов перевели на два часа вперед, еще даже не начало смеркаться.
Пятистенка владельца кухмистерской стояла на окраине деревни и мало чем отличалась от соседних изб, разве что была крыта не соломой, а железом. В доме, кроме бабы-работницы, никого не было. Увидев непрошеных гостей из окна горницы, она быстро выбежала к калитке.
– Хозяев нет. Они в Москве живут.
– А когда последний раз были?
– Дык третьего дня уехамши.
Разговаривая, женщина стояла в калитке, загораживая проход.
Тараканов внимательно разглядывал двор.
– Хозяюшка, дайте водицы испить, а то жарко.
Баба нехотя развернулась и пошла к дому. Милиционеры двинулись следом. Рядом с крыльцом стояла лавочка, а на ней – жестянка из-под консервов, наполненная окурками. Тараканов взял один из них и поднес поближе к глазам. На папиросной гильзе синела надпись: «Асти» ф-ки «Дукатъ».
Еще заходя на двор, Тараканов обратил внимание, что у забора сложено около сажени дров. Дровами был заполнен и находившийся у одной из стен избы навес. «Куда ему столько? Сам он здесь не живет, неужели так о прислуге заботится? Дрова-то нынче дороги, а Лабухин на мецената не похож».
Внимательно осмотрев поленницу, Тараканов обнаружил, что на высоте примерно одного аршина от земли, поперек дров лежит дюймовая доска, а расположенные под нею поленья – легко вынимаются. Вынув несколько деревяшек, Осип Григорьевич достал из образовавшейся норы саквояж. В нем милиционеры обнаружили множество ювелирных изделий, а также несколько пачек английских фунтов стерлингов. Потом из дыры один за одним вытащили три рогожных мешка, доверху набитых кредитными билетами.
«Москва. Малый Гнездниковский, пять. Управление уголовно-розыскной милиции. Товарищу Розенблюму. Деньги, похищенные из вагона, мною разысканы. По подозрению в причастности к разбою прошу арестовать владельца столовой на Варварке, восемь, Афанасия Дмитриевича Лабухина и четверых его сыновей. Остаюсь в Кашире до завтрашнего дня по служебной необходимости. Все подробности – по приезду. Тараканов».
– Отправляйте так, как написано. На союзах и знаках препинания не экономьте, – сказал Тараканов телеграфисту.
Наказав начальнику каширской милиции усиленно караулить изъятые деньги и завтра обеспечить их безопасную отправку в Москву, Тараканов направился домой.
Домой Тараканов заявился в половине второго. Жена и мать не спали, Ванька дрых на своей кровати одетым.
– Никак не хотел ложиться, все тебя ждал.
Пока Осип Григорьевич уничтожал ужин, мать и супруга не переставая тараторили, рассказывая городские новости.
– А у нас новый председатель исполкома – Филипп Иванович. Оказывается, он с тобой знаком! Как узнал, кто мой муж, так велел тебе привет передавать и обещал непременно с тобой увидеться. Завтра можем нанести ему визит. Сейчас такие знакомства надобно поддерживать.
– Филипп Иванович? Чтой-то я такого среди своих знакомых не припомню. Как его фамилия?
– Трубицын. Он говорил, что каширский уроженец, но был вынужден надолго покинуть город.
Тараканов помрачнел.
– Устал я. Пойдем, Настасья, почивать.
Супруги поднялись в светелку и набросились друг на друга.
Тараканов с Ванькой катали по полу заводной трамвайчик, когда в избу вошел Трубицын. Бывший политкаторжанин полысел и потолстел.
– Филипп Иванович! – засуетилась Настя. – Что же вы не предупредили?
– Не беспокойтесь, Анастасия Александровна, у меня визит, так сказать, неофициальный.
– Нет, чаем я вас непременно напою. У нас варенье есть, Осип икры привез. Присаживайтесь, я сейчас все приготовлю.
– Да стоит ли? Я буквально на пять минут, поприветствовать старого приятеля.
– Без чая я вас все равно не отпущу, и не думайте возражать.
Настя ушла на кухню.
– Хорошая у вас супруга, Осип Григорьевич, и мальчонка хороший. Давайте, пока дамы на стол собирают, на улицу выйдем, покурим.
– Я с тобой, папка! – поднялся с пола Ванюшка.
– Играй сынок, я скоро, нечего тебе табачным дымом дышать.
Тараканов и Трубицын сели на лавочку у палисадника и закурили.
– Я слышал, вы все тем же изволите заниматься, в сыске служите?
– Да.
– А я вот род занятий сменил. Был конторщиком, а стал уездным головой. Да-с. Хоть вы и старались меня с землей смешать.
Тараканов ничего не ответил.
– Чего молчите? Совесть мучает?
– Нет, не мучает. Я против своей совести ничего не делал. Я вас, Филипп Иванович, не за политику помогал на каторгу отправлять, а за соучастие в убийстве и в разбойном нападении. Я обывателей от бандитов защищал.
– Ах вот вы как заговорили! Ну что ж, сейчас я окончательно понял, что вы враг неисправимый. Вы пока отдыхайте, пейте чай с вареньем, ешьте икру ложками. А я пойду, сообщу куда следует, что вы за фрукт. Скоро вы узнаете, что это такое – тюрьма. Если вас, конечно, сразу не шлепнут. Времена сейчас тяжелые, контра со всех сторон на молодую Советскую республику лезет, и я думаю, что с вами не будут церемониться.
– Вы, Филипп Иванович, тюрьмой и смертью меня не пугайте. В тюрьме мне сидеть доводилось, а смерти я не боюсь. Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Только одному помирать будет скучно, поэтому я вас с собой потяну.
– Угрожать изволите? – сказал Трубицын. Его голос предательски дрогнул.
– Избави Бог. Я не угрожаю. Я только хочу сказать, что коли я перед новой властью грешен, то и вы не без греха. Вам обстоятельства дела напомнить?
– Дела? Какого дела? Нет никакого дела, Осип Григорьевич. Царский суд был разгромлен восставшим народом, и его дела были уничтожены. Я свое дело лично сжег, – шепотом закончил Трубицын. – А подельники мои – все на том свете.
– И все же я позволю себе напомнить, как мы этот экс раскрывали. Помните, сначала вы давали признательные показания в отношении учительниц? Потом жандарм Кожин заключил сделку с Нелюбовым и ваш протокол допроса переписал? Так вот, первый протокол рвать никто не стал – Кожин подстраховался и разорвал перед Нелюбовым специально изготовленную копию. А подлинный протокол оставил на хранение Кудревичу. Тот передал его мне. А я его сберег. Он у меня в надежном месте спрятан. И как только я окажусь в ЧК, я про него вспомню.
– Ой, Осип Григорьевич! Блефуете вы.
– Может, да, а может, нет. Вы проверьте, Филипп Иванович, попробуйте. Вдруг и вправду блефую? – Тараканов смотрел в лицо председателю исполкома и улыбался. Затем заговорил жестко: – Предлагаю дела давно минувших дней забыть. Ну а протокол будет гарантией от наших необдуманных действий. Если вы молчите – я не вспоминаю про протокол, если я даю ход протоколу – вы начинаете говорить. Друзьями мы с вами, конечно, не станем, но добрыми знакомыми сделаться можем.
