– Что «с кем»?
– Живешь с кем?
– С отцом и бабушкой.
– Сколько тебе лет?
– Пятнадцать, скоро будет шестнадцать.
– Ты была пять дней назад на поденке у господина Кербаума?
– Не знаю такого.
– Тогда почему ты от него сегодня побежала?
– От кого?
– От Кербаума.
– Я же говорю – не знаю такого.
Цейзиг сжал кулаки и стиснул зубы. Помолчав секунд десять, продолжил допрос:
– Ты была сегодня на рынке?
– Была.
– Что ты там делала?
– На поденку нанималась.
– Почему ты побежала?
– Испугалась.
– Кого?
– Лысого.
– Кербаума?
– Не знаю я никакого Кербаума!
– Ну хорошо, не знаешь, так не знаешь. Почему ты испугалась лысого?
– Я думала, что он мне предъявит за вещи, а я их не брала!
– А кто взял?
– Альма.
– Как фамилия Альмы?
– Карафин.
– Где она живет?
– На Военном поле.
– Дом какой?
– Как какой? Обычный, деревянный.
– Уу-у-у! Номер какой у него?
– А, номер! Я не знаю.
– Хорошо. Почему ты думала, что Кербаум тебе предъявит за вещи, коли их взяла Альма, а не ты?
– Да не знаю я никакого Кербаума!
– Я больше не могу! – простонал Цейзиг и повернулся к присутствующим: – Михельсон! Допросите ее сами, составьте протокол и принесите мне. Я у себя в кабинете. Тараканов, сделай мне чаю.
Осип Григорьевич замялся было, но потом пошел к стоявшему в конце коридора самовару.
Поставив перед начальником стакан в подстаканнике, он попросил:
– Херра Цейзиг, мне бы удостоверение какое.
– Зачем оно тебе?
– Как зачем? Сегодня вот – почти час потерял из-за того, что удостоверения не было, а если бы не знакомый районный – вообще могли бы в кордегардию посадить. А барышню отпустили бы.
Цейзиг открыл верхний ящик письменного стола, порылся в нем и, достав жетон с серебряным львом на голубом поле, протянул его Тараканову.
– На, это тебе вместо удостоверения. Не потеряй, смотри!
– Благодарю, херра начальник.
– Не за что. Да, иди машину заправь, я тут бочкой бензина разжился, ее ломовик на заднем дворе выгрузил.
Михельсон допрашивал задержанную более часа. С ее слов вырисовывалась следующая картина.
Дружили они с Альмой давно, почти три года, матерей у обеих не было, это их и сблизило. Вместе ходили пасти овец, вместе на поденку, вместе – на танцы. Часто «снимали» хорошо одетых старичков, а потом «разводили» их на деньги. Пять дней назад их нанял «лысый дед». Квартира у него была богатой, и они с Альмой даже немного поспорили, кому под деда ложиться. Кинули монетку и выпало ей, Эмилии. Но, как она ни старалась, лысый на нее никакого внимания не обращал, все на Альму заглядывался.
Услышав про приработок барышни, Михельсон покачал головой:
– И с каких пор ты этим занимаешься?
– Чем?
– Ну со всякими лысыми стариками спишь?
– Давно, года два.
– Получается с тринадцати лет?
– Да, с той поры, как один отцовский приятель меня изнасиловал.
– А что же отец тебя не защитил?
– Да он пьяным был, спал.
– А в полицию почему не обратились?
– Да они с папашей миром дело уладили – за десять тыщ. Мне батюшка две тыщи выделил!
– Да, щедрый у тебя отец. Ну ладно, дальше рассказывай.
Закончили мыть, лысый рассчитался, и они с Альмой разошлись – та в баню пошла, к встрече с дедом готовиться.
Когда вечером следующего дня увиделись, Карафин на деда сильно ругалась – скупой, мол, оказался – купил не вина, а водки, шоколадку зажал и дал всего двести марок! А мучил почти час, никак у него не поднимался. За это она его и обнесла – кошелек с деньгами своровала и целый чемодан вещичек его женушки – на Альме как раз ворованное платье было, красивое, просто загляденье! Потом они на танцы пошли в городской пожарный сад. Там к ним один тип прицепился, молодой, симпатичный. Проводил их до ее, Эмилии, дома – Альма хотела у нее переночевать, но по дороге передумала – уговорил ее красавчик с ним пойти. Больше она ни Альмы, ни парня этого не видела.
Прочитав показания Родберг, Цейзиг распорядился:
– Вы, Михельсон, езжайте с Таракановым домой к этой Альме, найдите ее родственников и везите в больницу – труп опознавать. А девку отведите к регистратору, пусть он ей наших мазуриков покажет, вдруг она кого из них узнает.
Дом погибшей нашли быстро – на него указал первый спрошенный прохожий. Жила Карафин вдвоем с бабкой – неряшливо одетой дамой лет шестидесяти, которая встретила сыщиков с папироской в ярко накрашенных губах.
– Альма здесь живет? – поинтересовался Михельсон, показывая удостоверение.
– Здесь.
– А где она?
– А я почем знаю? Шляется где-то.
– Давно шляется?
– Да с неделю уже.
– И вы о ней не беспокоитесь?
– А чего о ней, шалаве беспутной, беспокоиться? Прибьют – мне только легче станет. От нее все равно никакой помощи не дождешься – когда дома, только жрет да спит. Хоть бы раз сотенку-другую бабушке дала или, на худой конец, рюмочку поднесла бы!
– Вам придется с нами проехать.
– Это куда же?
– В больницу.
– Зачем? Я здорова.
– Вы-то здоровы, а вот внучка ваша – нет.
– Что, сифилисом заболела?
– Нет, похоже, сбылись ваши мечты, прибили внучку.
Бабка раскрыла рот, и папироса шлепнулась на пол.
– Как прибили? – спросила она упавшим голосом и прислонилась к дверному косяку.
– Поедем, посмотрите, может, это и не она вовсе, – сконфуженно пробормотал Михельсон.
Сначала бабушка внучку не узнала. Едва взглянув на тело, уже обмытое и вновь наряженное в платье, она вздохнула с облегчением:
– Не Алька это, у ней сроду такой дорогой одежи не было. Зачем только меня напугали!
– Вы повнимательнее посмотрите, повнимательнее. На тело обратите внимание, может, какие приметы у нее есть, на бельишко взгляните, – настаивал чиновник.
