Старик заметно оживился – видать, ему самому хотелось рассказать свою биографию.
– Ну уволили, значит, меня в запас с военной службы, пришел я домой, в деревню, огляделся и понял, что делать мне там нечего. Нас у отца четверо парней было да девок трое, надел маленький, хлеб родится плохо, только льном и спасались. А я со службы пришел с женой и ребятенком – обзаконился в Петербурге с одной кухаркой. Поглядел я, поглядел и пошел в Печоры, в полицейское управление. Так, мол, и так, говорю, гвардеец, старший унтер-офицер, не желаете ли принять на службу? Приняли, урядником в родную волость определили. Двадцать пять лет служил и горя не знал, все положенные медали собрал, и на грудь, и на шею, а тут война, потом революция, будь она неладна… Был у нас один шустрый, собрал народ, кричит: «На вилы царского сатрапа!» Только народ за меня заступился. Нам, говорят, Трофимов если и делал чего плохого, то только по закону, за грехи наши, потому на вилы мы его вздевать не дадим, а выберем милиционером, пусть он и впредь за порядком следит. Потом приехал какой-то жидок из Печор, дал мне красную повязку, и стал я дальше служить. В ноябре вызывают меня в уезд, в управление милиции. Там комиссия, опять одни жиды. «Из какого звания будешь?» – спрашивают. Из крестьянского, говорю. Власть рабочих и крестьян поддерживаешь? Поддерживаю. Даешь слово честно служить пролетарской революции? Даю, говорю, чего не дать, я всю жизнь власти честно служу. Ну ступай тогда, говорят. Дали мне новую повязку и этот, как его, пиз… мандат! Что за слово-то такое?.. После масляной поехал я в лес, браконьеров ловить, которые, значит, порубки незаконные устраивают, неделю меня дома не было, приезжаю, а мне баба моя говорит, мол, немцы теперь у нас начальствуют. Ну немцы, так немцы, мне чего, служу дальше. Однако двадцатого марта собрался за жалованьем. Приезжаю, а в управлении нашем – сплошь немчура! Ходил я из одного кабинета в другой – никому до меня никакого дела нет. Наконец, один немец, что по-нашему говорить мог, выслушал меня и спрашивает: «Ты где служишь, в лесу?» – «Так точно, говорю, в лесу!» – «Ну и ступай, служи дальше! – «Мне бы насчет жалованья», – говорю. «А этот вопрос пока не решенный. Потом зайдешь, через месяц». Так и служил без жалованья. Потом опять красные пришли, я им старый мандат показал, они меня на службе и оставили. Ну а потом эстонцы наши края у большевиков отвоевали. Снова меня в уезд вызвали, снова комиссия. Даешь слово честно служить Республике? Даю! Выучишь наш язык? Выучу! Ну ступай, служи!» Тут сыны с войны вернулись, они у меня в Ревеле, в порту работали, их в эстонскую армию и призвали, а в двадцатом землицы дали, как борцам за независимость… Эх, вот так тридцать пять лет и прослужил. Теперь вроде как в обер-офицерском чине и пенсион выхлопотал. После Нового года – на покой. Сыны на земле отвыкли работать, да и не хотят в глуши нашей жить, вот землю мне и отдали. А разве можно с нашей собачьей службой нормально хозяйство вести? Вот уйду на пенсию, порядок сразу наведу. Бычков заведу, поросяток, гусей…
Они ехали по шоссированной дороге, с обеих сторон окруженной корабельными соснами.
– Волков тут небось пропасть? – поинтересовался Тараканов.
– Не то слово, особенно зимой лютуют. Чуть зазеваешься, уснешь там, или в пургу с пути собьешься – сожрут… Только я больше двуногих волков опасаюсь…
– Таких, как Мишка Жилин?
– Не, то не волк, так – шпана.
– Вы же говорили, что он срок за вооруженное нападение отбывал?
– Дык в пятом годе все как с цепи сорвались! Сопливые мальчишки, и те «эксы» устраивали. Вот и Мишка вслед за всеми. Да и молод он был тогда. Теперь повзрослел, поумнел…
– Ага, и хитрее стал! Напролом не идет, – усмехнулся Михельсон. – Оружие у него в доме есть?
– Регистрированного нет, а про незаконное – не знаю. Да не будет он стрелять, тем более – в меня, я его в свое время от смерти спас.
– Это как же? – удивился сыскной чиновник.
– Поймали его как-то мужики с крадеными лошадками, нагнули две молоденькие березки, что рядом стояли, привязали к каждой по Мишкиной ноге и хотели уж отпускать, но тут я подоспел.
Примерно через полтора часа свернули с шоссе на лесной проселок. Еще через пятнадцать минут районный дернул вожжи.
– Тпррруу! – Телега остановилась. Старик спрыгнул на землю. – Хутор Жилина примерно в версте отсюда. Я предлагаю пешочком прогуляться, чтобы он нас не увидал.
Трофимов свернул на полянку у дороги и привязал лошадь к дереву, повесив ей на шею мешок овса. Пошли напрямую, через лес.
– Я у него на хуторе был как-то – краденую лошадь искал, – сказал районный. – Рига небольшая, входа два: тот, что от дороги – в жилую часть, тот, что сзади – на гумно. Давайте так: я сзади подберусь, а вы от дороги идите. Он вас увидит, испугается, побежит, я его и схвачу.
– Их там, скорее всего, двое – племяш у него гостит, – предупредил Тараканов.
– И с двумя справлюсь, сила-то есть еще. Да тихий Мишка, тихий.
– Собака есть на дворе? – спросил Михельсон.
– Собаки нет. Я у него спрашивал про собаку. Говорит, что что-то в организме у него неправильно устроено – от собачьего запаха чихать и кашлять начинает, близко к собаке подойти не может. Поэтому не держит. Ему плохо, а нам – хорошо.
– А народа много на хуторе?
– Бобылем живет, отец с матерью померли, а жениться не может, никто за него своих девок не отдает. Все хозяйство – шиш в кармане да вошь на аркане. Такие у нас не в почете.
– К нам богатеть ездил. – Сыскной чиновник все-таки проверил свой «вальтер». Невооруженному Тараканову сразу стало как-то неуютно.
Трофимов приложил палец к губам, и дальше шли молча. Саженей через сто они увидели хутор. Районный показал жестами, куда двинется сам и откуда надо зайти нарвским гостям, и исчез в чаще.
Тараканов шел впереди, Михельсон – чуть сзади. Когда до риги
[20] оставалось не более пяти шагов, внутри дома раздался выстрел. Тут же открылась уличная дверь, и на пороге появился мужчина с дымящейся двустволкой в руках. Он вскинул ружье к плечу, прицелился и нажал на курок. Выстрела не последовало. Сзади громыхнуло, и Осип Григорьевич сразу же почувствовал резкий, неприятный запах пороха. Жилин упал внутрь риги, ноги в опорках задрались вверх. В это время с чердака выстрелили три раза подряд. Тараканов вжал голову в плечи и юркнул в открытую дверь, споткнулся об труп Жилина, упал, перекатился за какую-то бочку и затаился. Левая рука попала во что-то мокрое и липкое. Осип Григорьевич повернул голову и увидел районного. Тот лежал, глядя в потолок мертвыми глазами, рядом валялась фуражка с зеленым околышем. Старый урядник пенсии не дождался.
Тараканов осторожно подполз к Трофимову, открыл его кобуру и вытащил оттуда наган. Ощутив тяжесть револьвера в руке, Осип Григорьевич сразу почувствовал себя увереннее. Он приподнялся было, но тут же опять громыхнуло, и нарвитянин снова спрятался за бочку.
