* * *
– Что скажете, товарищ Харламов? – Тараканов достал папиросу, а потом протянул пачку бывшему уряднику.
– Премного благодарен, ваше благородие! – Урядник сунул папиросу в рот, чиркнул спичкой и, спрятав ее в ладонях, поднес Тараканову.
Дождавшись, пока субинспектор раскурит плохой табак, он закурил сам и только после этого ответил:
– А черт его знает. С Каширы до Ожерелья поезд все время в подъем идет, скорость до десяти верст опускается. Запрыгнуть на площадку – дело плевое. А в темноте никто и не заметит. Вот только что потом? Как они собирались в вагон проникнуть?
Багажные вагоны всегда помещались впереди поезда, перед пассажирскими. Во избежание возгорания от искр паровоза передние их части обивались железом. Железом была обита и входная дверь. На всем пути следования эту дверь полагалось держать закрытой. Багажный кондуктор имел право открывать ее только на станциях погрузки или разгрузки, при полной остановке поезда. Между тем замок на двери был целехонек, сама дверь никаких следов взлома не носила. Отсутствовали повреждения и на боковых дверях, а открыть их, не повредив, можно было только изнутри вагона.
Тараканов выпустил струю дыма и сказал:
– Раз проникли, значит, дверь им кто-то открыл. Кто-то из тех троих, что внутри находился. Ключа от вагона мы не нашли, выходит, они его с собой захватили. Идем далее. Денег взяли девять миллионов. Какими купюрами, я не знаю, но даже если вся сумма состояла из одних «кать»
[3], то и тогда похищенное на несколько пудов тянет.
– А если все мильоны тысячными «керенками» были?
– Вряд ли. Деньги на выдачу зарплат везли, а зарплаты-то не тысячные! Но мы это уточним. Так вот – такую ношу на себе не унесешь. Выходит, подвода была. А раз подвода, то среди грабителей кто-то местный. Ну не приехали же они сюда на лошади из Москвы!
– Опять пойдем лошевладельцев шерстить, как в шестом годе?
– Без толку. Тогда мы точно знали, что экспроприаторы лошадей в городе нанимали. А теперь? Весь уезд прошерстить придется, а в деревнях, почитай, в каждом дворе по лошади. Да и возница в доле: не поехал бы несведущий человек ночью в полосу отчуждения железной дороги. А раз в доле, с нами откровенным не будет… – Тараканов задумался. – Харламов, а что это за скорый поезд такой, который у каждого полустанка останавливается?
Старший милиционер пожал плечами.
Субинспектор подошел к Терновскому:
– Дмитрий Николаевич, скажите, а поезд в Ожерелье имел остановку?
– Нет! В том-то и дело, что нет. В Кашире ему паровоз поменяли, и он должен был до Узунова без остановки дуть. Это мы его в Ожерелье задержали – дальше однопутка, а с Узунова телеграмма пришла – надо было экстренный пропустить. Машинист на платформу вышел размяться и увидел, что дверь в багажный вагон открыта, вот он тревогу и поднял. А так бы до Узунова не хватились, а это еще два часа ходу. Да и там могли не хватиться, если багаж грузить-выгружать не надо было. Тогда до Михайлова.
– А в Кашире багаж грузили?
– Я наверно не знаю, но скорее всего – да. Я могу телеграфировать, справиться.
– Будьте любезны.
К беседующим подошел Розенблюм:
– Закончил, Тараканов? Если да, тогда пойдем в контору совещание проводить.
* * *
Тараканов встал и откашлялся.
– Картина ограбления мне видится следующей. Преступление произошло между часом и половиной второго ночи – в час поезд отошел от станции Кашира, где в багажный вагон производилась погрузка, а через полчаса машинист обнаружил ограбление. Преступники запрыгнули в поезд на ходу, между станциями, и их сообщник открыл им дверь. После этого они застрелили кондуктора и милиционера, потребовали у чиновника указать на денежный груз, потом застрелили и его. Открыли боковую дверь, выкинули баулы в поле, сами спрыгнули вслед за ними. Ноша тяжелая, поэтому без лошади они обойтись не могли. Следовательно, привлекали местного возчика. Мои предложения: осмотреть путь между станциями, местные товарищи говорят, что третьего дня шел сильный дождь, поэтому на прилегающей к полотну местности должны остаться следы. Вряд ли, конечно, по ним мы установим преступников, но направление поисков они нам подскажут. Далее – проверить убитых, изучить их биографии, связи, знакомства. Для этого просмотреть дела в управлении дороги, в наркомате финансов и в управлении милиции. У меня все.
Розенблюм повернулся к начальнику милиции:
– Товарищ Трофимец, прочесывание организовать сможете?
– Сделаем, товарищ комиссар. Своих сил, конечно, не хватит, так я к деповским рабочим обращусь, товарищи помогут.
– Отлично. Займитесь этим немедленно. Еще какие-нибудь предложения будут, товарищи?
– Разрешите, товарищ комиссар? – нерешительно спросил Харламов.
– Слушаю вас, товарищ.
– Тут в версте от станции деревенька есть – Слободка. Так у тамошних жителей железнодорожные кражи – что-то навроде промысла. Поезда, особенно тяжелые, на станцию тихим ходом идут, вот и приноровились крестьяне вагоны грабить. Если вагон открытый, с углем там или с дровами – сверху залазят, если закрытый – топором могут дырку в стенке прорубить. Мужики с вагонов товар скидывают, а бабы с ребятишками подбирают и домой волокут. Не мешало бы слободских проверить.
– Ну что ж, предложение дельное. Вы этим и займитесь. Товарищ Трофимец, выделите товарищу людей в помощь.
– Еще бы ордерок.
– Какой ордерок?
– Так обыска надо проводить, а без ордеров вроде не велят теперь.
– Да как же я тебе дам ордер, если я не знаю фамилий обыскиваемых?
– А я вам сейчас назову.
* * *
След от повозки нашли аккурат посредине между станциями, в четырех верстах от каждой. Судя по оставленным в весенней грязи отпечаткам, к дороге подъезжала одноконная крестьянская телега. Никаких особых примет след не имел. Кончался он в пяти верстах от железнодорожной линии – на гравии Большой Зарайской дороги. Искать дальше было бесполезно. От того места, где кончался след, до дома Тараканова по прямой было не более двух верст, поэтому субинспектор решил проведать семью. Наказав деповским рабочим, с которыми он занимался розыском, передать начальству, что скоро будет, Осип Григорьевич поспешил домой.
Когда он, грязный и промокший, ввалился в избу, обе его женщины завыли, как по покойнику. За ними заревел и сынишка. Пришлось всех успокаивать. Первой пришла в себя мать и тут же поспешила собирать на стол.
После огромной тарелки щей с куском говядины и сковородки жареной картошки на настоящем сливочном масле Осип Григорьевич полулег на диван, блаженствуя, закурил папироску.
– Папка, ты где был? – сын устроился рядом и прижался к нему всем телом.
