«И тоже станет неприкасаемой», – с болью подумала Магдалена.
Они до сих пор ни словом не обмолвились о сегодняшней ссоре. При этом Магдалена рассказала Симону о намерении отца выдать Барбару замуж в Мюнхене. О том, что сестра беременна, она говорить не стала. Рассказывать об этом сейчас показалось ей опрометчивым. Симон не умел хранить тайны, и риск был слишком велик. Отец ни в коем случае не должен об этом узнать. Магдалена и сама не ведала, как он отреагирует, если вдруг выяснит, что его младшая дочь ждет внебрачного ребенка. Пусть этот секрет останется между ней и Барбарой.
Она повернулась к Симону, но тот первым нарушил молчание.
– Послушай, – начал он. – То, что я сказал сегодня насчет тебя и Софии… Прости. Это было глупо и неправильно с моей стороны. Наверное, слишком много всего навалилось в последнее время…
Магдалена сжала его руку.
– Все хорошо. Знаю, ты и вправду много работаешь. Соседи говорили, что вечером перед домом останавливалась карета…
– Это были купцы, возвращались в Верону, – тихо ответил Симон. – Женщина была очень плоха, и я, наверное, уже не мог ей помочь.
Лекарь сбивчиво рассказал о молодой матери и ее свекре, чья спешка и жадность могли стоить ей жизни.
– Все из-за этой лихорадки, сколько женщин умирает от нее после родов! – покачал головой он. – Вот найти бы средство от нее…
– Может, не от всех страданий существуют средства, – возразила Магдалена. – Ты когда-нибудь задумывался об этом? Может, с какими-то из болезней нам следует просто смириться.
– С такими, как нога у Софии? Это ты хочешь сказать? – Симон поерзал на кровати. – Я, во всяком случае, не собираюсь сдаваться и докопаюсь до причины. Я не для того становился лекарем, чтобы прокалывать фурункулы на толстых задницах! Вот если мой трактат опубликуют…
– Ты опять за свое? – простонала Магдалена. – По-моему, сейчас у нас совсем другие заботы. Барбаре придется выйти замуж. И я молюсь, чтобы среди этих палачей в Мюнхене нашелся хотя бы один более-менее подходящий… – Ее передернуло. – Надеюсь, не все они омерзительны, как наш могильщик. Или живодер, от которого несет за десять шагов против ветра.
– По крайней мере, ты уговорила Барбару поехать с нами, – заметил Симон. – И все равно удивительно, как это она согласилась. Я думал, твоя сестра откажется наотрез, и неважно, что скажет ей отец.
– Я… нашла к ней подход, – Магдалена надеялась, что Симон не заметит неуверенность в ее голосе. – Я рассказала ей про новый мюнхенский театр, прекрасные дворцы и сады. Наверное, это тоже внесло свой вклад. Ведь Мюнхен считается самым красивым городом в Германии, а курфюрст Фердинанд Мария допускает ко двору столько иностранцев! А еще там вроде бы строят новую большую церковь, и новые укрепления, и великолепную резиденцию… Ты чего это?
Симон рассмеялся.
– Я просто попытался представить, как дюжина палачей вроде твоего отца сидят там за столом. Полагаю, это будет полная противоположность мюнхенскому двору. – Он привлек к себе Магдалену. – Просто ума не приложу, как у этого неотесанного верзилы могла родиться такая красивая дочь.
– А почему бы и нет? – поддразнила Магдалена. – У тебя ведь тоже родилась.
Они еще долго лежали в обнимку, а София улыбалась и иногда тихонько смеялась во сне.
Должно быть, ей снилось что-нибудь очень приятное.
2
Река Лойзах близ Вольфратсхаузена,
2 февраля 1672 года от Рождества Христова
Барбара стояла с закрытыми глазами на носу плота и впитывала все звуки и запахи, витавшие вокруг. Несмолкающий шум реки, стоны и скрежет ледяных глыб, когда они сталкивались в воде, выкрики рулевых со встречных плотов… В воздухе ощущался тонкий, едва уловимый запах весны. Барбара чувствовала, что ждать осталось совсем немного, может, еще пару-тройку недель. В последние дни уже случались оттепели. И хотя на полях еще лежал снег и ночами бывало морозно, дни становились длиннее и возвещали скорый приход тепла.
Через некоторое время Барбара открыла глаза, и чувство защищенности тут же покинуло ее. Она смотрела на стремительное течение, которое гнало плот с пугающей быстротой, на деревни, что проносились мимо, и на крестьян, устало бредущих по бечевникам, еще занесенным снегом. Но куда чаще Барбара замечала многочисленных плотогонов в шляпах-колпаках, синих куртках и с шестами, при помощи которых они отталкивались от других плотов или обходили опасные стремнины. Все без исключения молодые и крепкие, они открыто глазели на Барбару. Вот один из них что-то шепнул своему напарнику, оба рассмеялись, после чего двусмысленно подмигнули ей и приподняли шляпы. Барбара отвернулась, не удостоив их вниманием.
«Прекратится это когда-нибудь? – подумала она. – Неужели мы для них просто дичь?»
Накануне утром они покинули Шонгау, и Барбара до последнего раздумывала, стоит ли ей ехать. Но разве у нее был выбор? Магдалена права: если она, будучи незамужней, родит ребенка, то станет в Шонгау ничем не лучше дворняги. Более того, позор перейдет и на всю семью. Вполне возможно, что отца исключат из Совета Двенадцати…
А если ей сохранить свое положение в секрете, тайно родить и подкинуть ребенка в какой-нибудь монастырь?
От одной только мысли об этом Барбаре стало не по себе. Неважно, кто его отец, – это ее плоть и кровь. Долгие годы она будет мучиться мыслью, жив ли ее ребенок, хорошо ли ему живется, – или же он умер где-нибудь от голода, или замерз в какой-нибудь подворотне, беззвучно шевеля губами и спрашивая себя, кем же была его мать… Нет, она не сможет такого допустить! Следовало избавиться от него, когда он был еще маленьким червячком в ее утробе. А теперь уже слишком поздно.
Поэтому Барбара послушалась совета старшей сестры и вместе со всеми отправилась в Мюнхен. В конце концов, что она теряла? Едва Шонгау скрылся за первыми изгибами дороги, молодая женщина вздохнула свободнее.
Неважно куда, лишь бы подальше от этого захолустья и его недалеких обитателей…
Отец узнал от путников, что по Лойзаху уже отправлялись первые плоты. Какой-то извозчик довез их на своей повозке до Байерзойена. Там они провели ночь в открытой всем сквознякам и кишащей блохами харчевне, а наутро бригадир одного из плотов согласился за несколько монет доставить их в Мюнхен.
Барбара оглянулась на корму. Там, среди бочек, в компании базарных торговцев из Партенкирхена, тощего точильщика с высокой корзиной и двух подмастерьев, разместились и ее семья. Петеру и Паулю плавание доставляло явное удовольствие, в отличие от их отца. Симону то и дело приходилось унимать Пауля, когда тот принимался играть в салки среди тюков, ящиков и пивных бочек. Магдалена как раз кормила маленькую Софию, а отец сидел с трубкой в зубах, крепко держался за сундук и смотрел прямо перед собой. Барбара знала: для палача не было ничего хуже, чем путешествие по воде. Но никакая сила не заставила бы его выказать свой страх перед семьей.
