– Вальбургу! – Куизль-старший вновь ударил лошадь пятками; та заржала и затрусила быстрее. – Наверное, Ганс явился в поисках доказательств, но не сумел попасть внутрь. Однако я был так зол на него, что сразу решил, что он выслеживает Барбару. При этом Ганс думал, что я сам что-то выяснил; он намекал об этом на кладбище. Но я ничего не выяснял. Потому что был слишком глуп! Или стар… – добавил он хмуро.
– Утопить, завязать в мешке, похоронить заживо… – перечислил Георг. – Все это применяют к женщинам! К убийцам…
– И в особенности к детоубийцам, – Якоб кивнул. – Так значится в «Каролине».
[19] Мы поначалу думали, что за этим стоит кто-то из Совета. Но жена палача тоже неплохо разбирается в подобных наказаниях. Кольями женщин убивали задолго до того, как начали топить. У Дайблера дома есть свод законов, я только вчера удосужился полистать его. Страницы с наказаниями для женщин помечены – почти незаметно…
Лес расступился. Теперь дорога вела через заснеженное поле, серебрившееся в свете луны.
– Но… если все это правда, – рассуждал Георг, – неужели Дайблер ничего не замечал? То есть за все эти годы…
– Это нам и предстоит выяснить.
Впереди мрачной тенью высились городские стены. Отец с сыном направили лошадей к Зендлингским воротам, давно уже запертым.
– Черт, об этом мы не подумали! – прошептал Георг. – Чтобы выйти, нам пришлось здорово раскошелиться. Сомневаюсь, что теперь они впустят нас обратно.
Якоб усмехнулся.
– А я нисколько не сомневаюсь. Я видел, кто сегодня на посту.
Георг удивленно посмотрел на отца, но тот ничего больше не сказал. Он спрыгнул с храпящей лошади и постучал в калитку. Через некоторое время открылось небольшое окошко и показалось знакомое лицо. Это был старый стражник Лайнмиллер, который уже впускал их несколько дней назад.
– Вы сдурели или набрались? – рявкнул он. – В такой час никого не пускают. Возвращайтесь утром.
– Обязательно. И расскажем капитану, что ты каждую ночь открываешь ворота перед черной каретой, – сухо проговорил Куизль и приподнял бровь. – Кстати, если ты их дожидаешься – сегодня они не вернутся. С ними… кое-что стряслось. Боюсь, им придется задержаться, и надолго.
Лайнмиллер побледнел.
– Что… что…
– Не задавай вопросов, лучше открой чертову калитку, – велел палач. – Тогда я, может, еще поразмыслю насчет капитана.
В следующее мгновение засов был отодвинут. Якоб толкнул калитку и потеснил стражника, на ходу вручив ему поводья своей лошади.
– Эта жирная кобыла принадлежит извозчику Алоизу, – он показал через плечо. – А серую клячу отведешь к живодеру. Сделаешь одолжение, и я позабуду об этом деле. Поверь слову палача.
– Па… палача? – выдохнул Лайнмиллер.
Но Куизль уже поспешил прочь.
Он побежал вдоль городской стены, пока впереди не показался дом Дайблера.
Перед домом кто-то стоял. Он держал в руках меч и выжидающе смотрел на них. Куизль приблизился и увидел, что меч этот не совсем обычный, но хорошо знакомый.
Меч правосудия.
Михаэль Дайблер ждал их.
* * *
Скрип и размеренный стук вторгся в сон Барбары. Сон был не самый приятный: она смутно припоминала скользких черных угрей, как они медленно обвивались вокруг нее и выдавливали воздух. Барбара открыла глаза. Над ней темнело ночное небо.
Господи, где она?
Следующее, что почувствовала Барбара, это холод. Она дрожала и стучала зубами, по ее обнаженному телу пробегали мурашки. Что произошло? Голова была налита свинцом, но женщина попыталась вспомнить.
Они с Валентином стояли на колокольне Старого Петра. Барбара призналась ему, что беременна. Музыкант упомянул Вальбургу. После некоторых колебаний и уговоров Барбара согласилась пойти к жене палача. Валентин говорил, что она – настоящая мастерица в этом деле и помогала даже тем, которые сомневались и слишком долго тянули, как Барбара. Никто так умело не обращался с иглой, как она. Кроме того, Вальбурга использовала мак и другие средства, так что боль почти не чувствовалась. Добрая Вальбурга!.. Почему Барбара сразу ей не доверилась?
Так, может, в этом все дело? Жена мюнхенского палача напоила ее отваром, чтобы она уснула? Может, она уже удалила плод из ее утробы? Но почему тогда Барбара лежит не в постели, а под открытым небом, укрытая лишь тонким одеялом? Рваным полотном, от которого несет кровью и мочой…
Молодая женщина попыталась подняться, но что-то ей помешало.
Какого черта…
Только теперь она заметила, что связана. Сознание возвращалось постепенно, и вскоре Барбара поняла, что во рту у нее кляп. Она тихо заскулила, сердце бешено заколотилось. Рядом послышался приглушенный шум. Барбара повернула голову и увидела Валентина, тоже связанного и с кляпом во рту. Он смотрел на нее выпученными глазами и пытался что-то сказать. Но сквозь кляп вырвался лишь неразборчивый хрип.
Зато заговорил кто-то другой.
– Я слышу, что ты очнулась, – послышался знакомый голос. – Скверная девчонка! Радуйся, что отец ничего не узнает. Он скорбел бы до конца жизни…
Барбара вытянула голову. Перед ней действительно была Вальбурга. В чем дело? Жена палача тащила тележку, в которой она, Барбара, лежала вместе с Валентином. Вальбурга смотрела вперед, по широкой спине ее можно было принять за мужчину. Но голос ее звучал высоко и строго, как у сердитой матери.
Очень сердитой.
– Ты ничего не сказала отцу, ведь так? – спросила она, не глядя на Барбару. – Я уверена, он вернул бы тебя на путь истинный. Но теперь слишком поздно. Ты согрешила и должна понести наказание. Вместе с человеком, который привел тебя ко мне. Вы оба виновны. Виновны в попытке убийства нерожденного ребенка. Прут переломлен, и приговор будет исполнен.
Барбара не поверила своим ушам. Может, она еще спит? Эта женщина не могла быть Вальбургой! Доброй женой палача, которая так ласково нянчилась с Софией, у которой от всякой хвори имелось снадобье… Но голос, несомненно, принадлежал ей.
– Ты так разочаровала меня, Барбара! – продолжала Вальбурга. – Я впустила тебя в свой дом, дала тебе кров, доверяла тебе… И как ты меня отблагодарила? Мало того, что повязалась в Шонгау с каким-то пройдохой и понесла, – так теперь явилась в Мюнхен и продолжаешь в том же духе. Затеяла интрижку с первым попавшимся парнем и просишь меня убить твоего ребенка! Словно это какой-то… жук, которого можно раздавить! Неужели ты не понимаешь? Неужели никто не понимает? Господь посылает нам жизнь, и отказываться от нее – смертный грех! Нельзя убивать то, что тебе даровано! Нельзя!
Тележка между тем катила по широкому переулку. Барбара оглядывалась на дома и пыталась понять, куда их везут. Неужели здесь нет ни одного стражника? Хотя Вальбурга, скорее всего, знала, какую улицу выбрать, чтобы не попасться им на глаза. А если б кто-то увидел их из окна, все выглядело бы так, будто живодер везет в тележке какую-то тушу.
