У Симона болели несколько ребер, как будто были сломаны. Его тошнило. Но он, по крайней мере, немного соображал.
Фронвизер с трудом поднялся. Пол под ногами был мягкий, как мох, и он то и дело валился на бок. Где-то снова замяукали кошки. Симон оперся о стену и двинулся вдоль нее в поисках выхода. Может, Вальбурга куда-нибудь ушла… Если удастся выбраться на улицу, то он сможет позвать на помощь.
Лекарь заковылял дальше. Внезапно его рука легла на холодный металлический засов. Может, он уже у выхода? Перед глазами выросла дверь, она то уменьшалась, то увеличивалась. Симон сделал глубокий вдох и дернул засов. Дверь со скрипом отворилась, и на него повеяло ледяным воздухом. За дверью чернела тьма, пахло чем-то затхлым и сладковатым.
«Холодный погреб, – пронеслось в голове у Фронвизера. – Это, должно быть, холодный погреб!»
Симон несколько раз видел, как Вальбурга приносила из подвала холодное пиво. Во многих домах имелись такие погреба, где хранились скоропортящиеся продукты. Даже летом в них царила зимняя стужа. Теперь он, по крайней мере, знал, что находится в подвале. Оставалось только разыскать лестницу.
Фронвизер уже отвернулся, но тут сознание снова сыграло с ним злую шутку. Из мрака донесся зловещий стон, потом стало светлее, тьма отступила. Между ящиками и бочонками лежала обнаженная женщина.
Симон знал, что дурман иногда вызывает похотливые фантазии. Что ж, это все же лучше мохнатого демона. Девушка была красива, со светлыми волосами и полной грудью, хоть от холода они и казались синими.
Синими от холода…
Лекарь прищурился. Что, если девушка ему не привиделась? Он посмотрел на нее внимательнее. Контуры расплывались, тело пульсировало, точно гигантское сердце. И все-таки обнаженная девушка показалась ему знакомой.
Ева!
Должно быть, Вальбурга затащила ее сюда, чтобы она замерзла насмерть, – очередной диковинный способ казни… Ева по-прежнему была без сознания. Хотя возможно, что эта сумасшедшая напоила ее каким-нибудь зельем. Ясно было одно: если оставить Еву здесь, она умрет.
У Симона снова закружилась голова. Лекарь пересилил себя и, пошатываясь, вошел в холодную комнату. Если он снова потеряет рассудок, им обоим придет конец.
– Ева? – прошептал он, склонившись над девушкой. – Ева, ты слышишь меня? Надо выходить, иначе мы замерзнем.
Внезапно лицо Евы преобразилось. Теперь перед ним лежала старуха. Она ухмыльнулась, обнажив черные зубы, и коварно захихикала. Из носа полезли черви.
– Это… не по-настоящему, – повторил Симон самому себе. – Этого… нет…
Ева снова превратилась в саму себя. Фронвизер схватил ее и потащил к двери. Кожа у нее была холодная, как кусок мяса.
– Нам нужно в тепло! – хрипел Симон. – Наверх, в комнату!
Он огляделся. Стены то сходились, то снова раздвигались. В какой-то момент Симону удалось разглядеть в дрожащей щели лестницу. Путь на свободу! Лекарь заковылял в ту сторону. Стены снова начали смыкаться. Тут он вспомнил про Еву. Нельзя оставлять ее здесь, в таком виде! Ей нужно в тепло, и поскорее!
Симон развернулся и поднял Еву под руки. Она был тяжелая, точно из свинца, и к тому же постоянно растекалась.
Он снова повернулся к лестнице. Она была на месте, но при этом таяла и расползалась, как туча.
Симон потащил Еву по ступеням. Дверь наверху была лишь прикрыта. Когда в глазах уже потемнело, он наконец добрался до коридора. Еще три шага, еще два, один… Вот и дверь в комнату! Свет огненным кольцом пробивался сквозь щели.
Симон толкнул ее и ввалился вместе с Евой внутрь. Его окутало пульсирующее, живительное тепло.
Фронвизер подтащил Еву к печи. Лекарь не знал, выживет он или дурман в конце концов убьет его. Он понятия не имел, вернется ли Вальбурга и не порубит ли его на куски, как мастера Ганса. В этот момент ему было все равно.
Что сейчас утешало Симона, так это обнаженная девушка в его объятиях. Казалось, это Магдалена с ним рядом.
– Я… люблю… тебя, – проговорил Фронвизер. – Магдалена…
С этой утешительной мыслью он погрузился в сон рядом с обнаженной Евой и тремя черными кошками.
* * *
Барбара скатилась в воду, и мир вокруг погрузился в хаос.
Рядом Валентин пытался освободиться от веревок. Тела их сплелись, они стали как одно существо с четырьмя ногами и руками. Вода начала просачиваться в мешок и наполнила его за несколько секунд. Холод обжигал кожу. Барбара, насколько возможно стиснув зубы, рвалась и дергалась, как пойманный зверь.
«Так убивают кошек, – пронеслось у нее в голове. – Кошек и детоубийц. Разве я убийца?»
Внезапно дочь палача ощутила безграничное спокойствие и перестала сопротивляться. Она перенесла уже столько ударов в этой жизни, так зачем вообще бороться за нее? И все-таки ее переполняла тоска. Именно теперь, когда она встретила человека, которого могла полюбить, все обрывалось. Остаются ли люди вместе и на небе? По крайней мере, теперь она вновь увидится с мамой…
Но Валентин не желал мириться с судьбой и продолжал вырываться. Мешок между тем опустился на дно заводи и увяз в иле. От холода у Барбары онемели конечности. Она так устала, ужасно устала… Еще немного, и…
Вдруг женщина почувствовала руку на своем плече. Валентин! Похоже, ему все же удалось высвободиться. И теперь он пытался распутать ее веревки! Но в воде они оказались стянуты еще сильнее, и едва ли это было возможно. Однако Валентин не бросал попыток и продолжал возиться с узлами. Желание вдохнуть становилось все сильнее.
«Разорви мешок и выплывай! – хотела крикнуть Барбара. – Ты не сможешь спасти меня, спасайся сам!»
Однако Валентин не сдавался, хотя движения его постепенно слабели. Барбара не видела его в темноте, но лица их были совсем рядом.
Валентин! Милый мой Валентин!
Барбара начала терять сознание, проваливаться в черноту.
Валентин…
В этот момент, когда она почти ничего уже не чувствовала, кто-то схватил ее за воротник и поднял, как мокрого щенка. Вода схлынула, и Барбара вдохнула свежий, драгоценный воздух. Может, она уже на небесах? Неужели смерть оказалась такой легкой? Но в следующий миг снова послышался плач Софии, и Барбара поняла, что мешок в последний момент вытащили из воды. Она ударилась о землю, и кто-то одним рывком разорвал полотно. Барбара почувствовала дуновение морозного воздуха. Над головой сверкали звезды.
Рядом послышалось лихорадочное дыхание Валентина. Он стряхнул с себя веревки и уже потянулся к ее кляпу.
– Убери руки от моей дочери! Я и сам справлюсь.
Кляп резко вырвали у нее изо рта, и нож скользнул по веревкам.
Над ней склонился отец.
Барбара протянула к нему руки, как в детстве, когда хотела, чтобы отец поднял ее. С его волос и бороды стекала вода, одежда липла к телу, так что видны были узловатые мускулы. Он выглядел рассерженным, крайне рассерженным.
