– На следующей неделе в Мюнхене соберутся самые известные и лучшие палачи Баварии, – начал он низким голосом. – Из Регенсбурга, из Пассау, даже из Нюрнберга! И твой дед тоже будет среди них. Должен сказать, это большая честь.
Приглашение в Совет Двенадцати действительно преисполняло Якоба чувством гордости, хоть он и старался не показывать этого. Куизль давно считался хорошим палачом – возможно, одним из лучших в Баварии. Кроме того, он был выдающимся целителем; а уж о его вспыльчивом нраве, остром уме и упрямстве буквально ходили легенды. При этом некоторые из собратьев по цеху считали его слишком мягким. До сих пор усилиями некоторых членов Совета Куизль не попадал в его состав. Только раз, больше десяти лет назад, он получил приглашение на встречу в Нюрнберге, но в Совет Двенадцати его так и не приняли.
– Довольно долго баварский курфюрст не позволял палачам устраивать встречи, – пояснил Куизль, усевшись на снег рядом с Паулем. – Потому что мы нечестивцы. Но всем гильдиям необходимо время от времени собираться, и мы, палачи, не исключение.
– Я тоже хочу стать однажды хорошим палачом, – проговорил Пауль серьезным голосом. – Как ты и дядя Бартоломей. Или Георг, – он с мольбой в глазах посмотрел на Куизля. – Георг ведь тоже приедет в Мюнхен?
Якоб хмуро кивнул.
– Да, Георг тоже там будет. И дядя Бартоломей.
«К сожалению», – добавил он про себя.
Много лет ему не давало покоя то обстоятельство, что младший брат, в отличие от него, состоял в Совете. Якоб с Бартоломеем не ладили еще детьми. Много лет назад тот уехал в Бамберг и с тех пор занимал там должность палача. В Бамберге же закончил свое учение и сын Якоба, Георг, – и там он собирался остаться. Куизль так и не оправился от этого разочарования. Но теперь у него хотя бы появится возможность повидаться с сыном. Целый месяц он предвкушал эту встречу, хоть сам ни за что в этом не сознался бы.
– Георг уж точно покажет мне, как следует рубить головы! – радостно воскликнул Пауль. – Может, мы даже поупражняемся на свеклах или козьих тушах – у них позвонки крепче всего. Ты ведь сам говорил!
– Хм, посмотрим, – ответил Якоб. – Нам, знаешь ли, надо много чего обсудить в Мюнхене. Появились новые законы, мы давно не собирались…
– А вообще, я прямо сейчас могу снести голову, – перебил его Пауль. – Смотри.
Он поднял обледенелую палку и ударил недавно слепленного снеговика. Одним точным ударом мальчик отделил голову с угольными глазами от круглого туловища. Снежный шар откатился к пруду и остановился там, криво ухмыляясь. Но Пауль на этом не успокоился. Он колотил снеговика палкой, пока от того не остались лишь комья снега вперемешку с грязью.
Куизль поневоле вздрогнул. Иногда его пугала кровожадность внука. Сам он воспринимал свое ремесло как нечто необходимое и никогда не получал от этого удовольствия – напротив, довольно часто испытывал отвращение, которое с возрастом лишь усиливалось.
«И все-таки кто-то должен этим заниматься, – подумал Якоб. – Уж лучше я, чем какое-нибудь чудовище».
Он снова взглянул на внука. Пауль теперь плясал на куче грязного снега и распевал какую-то детскую песенку. Гнилая свекла, служившая снеговику носом, оказалась растоптана.
– Так вот вы где! А я вас повсюду ищу…
Куизль обернулся на голос: со стороны дома быстрым шагом приближалась Магдалена.
Палач поднялся и отряхнул снег с одежды.
– А мы тут гуляем, – отозвался он. – Печь в комнате плохо тянет и дымит. Холодный воздух пойдет детям на пользу.
Якоб предостерегающе взглянул на Пауля. Они заранее договорились, что ни словом не обмолвятся о гонках по льду с маленькой Софией. Оставалось только надеяться, что внук не нарушит договоренности. В противном случае Куизля ждала крепкая отповедь.
– Надеюсь, ты хорошо укутал малышку, – произнесла Магдалена строгим голосом.
Якоб молча показал на шерстяной сверток возле снежной кучи. Магдалена была единственной, кому позволялось разговаривать с палачом в таком тоне. Ей и когда-то его любимой жене, Анне-Марии, которой не стало несколько лет назад.
София тихонько захныкала. Магдалена наклонилась к дочери и осторожно взяла ее на руки, привлекла к себе. А потом вдруг сморщила нос.
– Ты что, опять…
Она вынула кусочек ткани изо рта Софии, понюхала и отметила с отвращением:
– Шнапс. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не успокаивал ее настойками?
Куизль пожал плечами.
– Так еще мои родители делали. Там всего-то пара капель… Не понимаю, что в этом плохого.
– А я тебе в последний раз говорю, что мне не нужен пьяный ребенок, – возразила Магдалена. – Мне и без того хватает забот с Софией и Петером. Петер, кстати, сидит у тебя, я дала ему пастушьих сумок. Его опять поколотили в школе.
Она вздохнула и покачала головой, потом показала в сторону дома.
– Пойдемте-ка лучше в тепло. София уже слишком долго на холоде. Кроме того, ее надо покормить.
По тропинке, протоптанной в грязном снегу, они пошли к дому. С тех пор как Магдалена с семьей перебралась в город, с отцом в его доме жила лишь восемнадцатилетняя Барбара. Она готовила для него, стирала вещи, ухаживала за курами и коровой в пристроенном сарае, работала в огороде. Внешне дом выглядел довольно неухоженным: на крыше не хватало дранки, краска местами облупилась. Но внутри Барбара старалась поддерживать чистоту.
Петер сидел на скамье у печи и, как это часто бывало, листал книгу из скромной библиотеки деда. Кровь из носа уже не текла, но мальчик по-прежнему был очень бледен. Он лишь на секунду поднял глаза, когда Пауль пододвинул к себе миску с холодной кашей и принялся с аппетитом поглощать остатки их совместного завтрака. Магдалена между тем устроилась за столом и стала разворачивать Софию из тряпок и шкур.
У девочки были голубые глаза и угольно-черные волосы. Если наклониться к ее лицу, мягкому и вечно смеющемуся, можно было почувствовать запах меда и молока. При этом она весело повизгивала и дергала ножками. Если не присматриваться как следует, то заметить было сложно – но Куизль смотрел на нее слишком часто, чтобы упустить это из виду.
Правая нога ее была свернута внутрь и имела небольшое утолщение, а пальцы странно искривлены.
У Софии было косолапие.
Девочке было четырнадцать месяцев, другие дети в этом возрасте начинали ходить. София, скорее всего, и во взрослой жизни не сможет полноценно ходить. Куизль с Симоном каждый день растягивали ей сухожилия, и всякий раз это сопровождалось плачем и душераздирающими криками. Но оба они понимали, что ногу таким образом не выпрямить. И что хуже всего – им не удалось избежать сплетен, в городе уже говорили об изъяне Софии. А для людей такое косолапие было не просто дефектом – тем более что дедом ее был самый настоящий палач.
В Шонгау многие считали, что София отмечена дьяволом.
