Всю дорогу от Зендлинга Валентин играл для нее, танцевал и всячески веселил. Хотя Барбара думала, что давно уже разучилась смеяться. С Валентином она вообще не вспоминала о своем мрачном будущем. Когда они оказались в Мюнхене, Валентин провел ее по нескольким лавкам. Они померили дорогие наряды у портного и вели себя так, словно могли себе их позволить. У шорника Валентин присмотрелся к дешевым украшениям и торговался до тех пор, пока мастер не вышвырнул его вон. И вот они сидели в теплой таверне, и Валентин, сын уличного музыканта, рассказывал о своей жизни.
– Я еще ходить толком не умел, а уже играл на скрипке! – говорил он со смехом. – Отец вывел меня на сцену, и я плясал, как обезьянка. И при этом водил смычком по струнам. Звук был настолько ужасный, что люди сбегали толпами. После этого отец давал мне только тамбурин.
– И как, с ним получалось лучше? – спросила Барбара и глотнула еще вина.
– Ну, как сказать… Кто-то из зрителей сжалился и заплатил отцу три крейцера, лишь бы я убрался со сцены. – Валентин с улыбкой поднял кружку. – Ну вот, мы только обо мне и говорим. О себе ты пока ни словом не обмолвилась. Но я этого так не оставлю! – Он посмотрел на нее с нарочитой строгостью. – Итак, сознавайся, что привело тебя в Мюнхен?
Барбара долго собиралась с ответом. Она знала, что рано или поздно этот момент настанет.
– Если я скажу, пообещаешь, что не сбежишь от меня? – сказала она наконец.
Валентин рассмеялся.
– Только если ты не переодетый мужчина!
– Ладно, – Барбара глубоко вздохнула. – Я – дочь палача из Шонгау. Может, слышал, что палачи собрали Совет в Ау? Вот мы и приехали всей семьей в Мюнхен.
Об истинной цели своего приезда она промолчала. Как и о том, почему сидела за одним столом с Конрадом Неером. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, почему палач из Кауфбойерна так поспешно исчез.
Валентин, как ни странно, почти не удивился. Он лишь на миг вскинул брови, после чего губы его растянулись в ухмылке.
– Дочка нечестивого палача, значит, – проговорил он. – Боже, спаси и сохрани! Где же твой хвост? Спрятала под юбкой? Ну, хотя бы волосы у тебя черные, как адова смоль… – Тут лицо его вновь стало серьезным. – Мой отец был уличным музыкантом, таким же изгоем. Сейчас мы, конечно, получили бюргерские права, но нам пришлось дорого за них заплатить. И все равно для людей я – беспутный скрипач, в самый раз, чтобы сыграть на свадьбе. Музыканта приветствуют с распростертыми объятиями, потом дают несколько монет и прогоняют. Так уж повелось.
– Ты, по крайней мере, можешь жить в городе, – сказала Барбара. – В Шонгау палач живет в провонявшем кожевенном квартале. И в трактир его пускают лишь при условии, что никто из гостей не против. А…
В этот момент зазвонили колокола Старого Петра.
– Господи! – воскликнула Барбара. – Уже пять часов? Надо скорее возвращаться, пока отец не рассердился. Я же с полудня не давала о себе знать!
– Жаль, – Валентин выглядел опечаленным. – Может, на днях увидимся еще раз?
Барбара почувствовала, как тепло стало на сердце. Странно, что один этот вопрос привел ее в такое замешательство.
– Надеюсь… хм, думаю, это можно устроить, – проговорила она с запинкой. – Скажем, завтра утром у Зендлингских ворот?
Валентин подмигнул ей.
– Ты, видно, не хочешь, чтобы твоя семья обо мне узнала?
– Если б ты познакомился с моим отцом, то понял бы почему, – вздохнула Барбара. – С ним очень непросто.
Она встала и пожала Валентину руку.
– Спасибо, – проговорила она почти шепотом.
– За что? – удивился юноша.
– За то, что развеселил меня и я… на какое-то время позабыла о своих заботах.
– Это из-за твоего дяди? – с сочувствием спросил скрипач. – Ты из-за этого плакала в таверне?
– Это… он мне не дядя. Он… – Барбара запнулась, потом отвернулась. – До завтра, – добавила она сдавленным голосом и вышла из трактира.
Оказавшись на улице, молодая женщина не знала, плакать ей или смеяться. Казалось, она впервые повстречала человека, который действительно понимал ее. Более того, с ним ей было весело и он ее слушал…
И был одного с ней возраста.
Барбара подумала о Конраде Неере. Тот и вправду годился ей в дяди. Если она станет его женой и поселится в Кауфбойерне, каково ей будет через десять, двадцать лет? Жить со стариком! Будет ли он по-прежнему таким чутким и обходительным? Барбара вновь подумала о той странной встрече в трактире Зендлинга. Разве она выйдет замуж за человека, о котором вообще ничего не знает? После встречи с Валентином многое переменилось.
Барбара вдруг поняла, что никогда не сможет стать женой Конраду Нееру.
С чувством вины она запустила руку под плащ, тронула подаренный Неером шелковый платок. Он, как и прежде, был мягким и нежным, но что-то неуловимо изменилось. Платок, словно камень, тянул ее к земле. Он напоминал об обязательствах, принять которые Барбара не могла.
Она рывком сорвала платок, скомкала как тряпку и швырнула в сточную канаву.
Погруженная в мрачные раздумья, Барбара двинулась по узким проулкам Ангерфиртеля. Ремесленники уже закрывали свои лавки. Почти у самого дома она встретила Георга.
– Ну наконец-то! – воскликнул он с облегчением. – А то мы уже волноваться начали… – Он двусмысленно ухмыльнулся. – Где-нибудь задержались с Неером? Гуляли вы с ним о-о-чень долго.
– Ой, оставь ты меня в покое! – прошипела Барбара. – Глупое мужичье! Что вы вообще понимаете в женщинах?
В полном недоумении Георг встал посреди улицы. А Барбара просто двинулась дальше.
Поэтому Георг не видел, что по щекам ее вновь потекли слезы.
* * *
Охотник стоял у окна и смотрел, как тьма и туман окутывают город.
Несмотря на холод, на сердце у него было тепло. В холодные месяцы работы всегда было в избытке. Люди лежали, тесно прижавшись друг к другу, точно звери, и это происходило. Это могло происходить сейчас, в эту минуту, за каждым окном, за каждым освещенным квадратом. Охотник буквально слышал разгоряченное дыхание, стоны и хрип. До него доносилась неумолчная какофония криков, и они резали слух.
В руке у него лежал теплый амулет. Охотник сжал его и сразу почувствовал прилив сил. Чтобы исполнить миссию, которую он возложил на себя, требовались силы. Сколько таких амулетов и медальонов он раздал за последние двадцать лет? Он сбился со счета. Они служили предостережением для других заблудших девиц и защитой для его паствы. Охотник кивнул. В сущности, он был пастырем, да. Пастырем, который заботится о своих невинных агнцах и бережет их от волков… Он вдруг задрожал и, чтобы успокоиться, произнес псалом, который и раньше приносил ему утешение.
Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и ведет меня к водам тихим…
[8]
