Тут песня замерла — на один только миг, на какую-то долю секунды, — дрогнула, словно наткнувшись на неожиданное препятствие, и потекла по новому руслу. Мелодия стала менее задушевной, не такой трепетной, как вначале, а потом совсем оборвалась. Мой угрюмый приятель настороженно взглянул на меня и покачал головой, будто о чем-то сожалея или чего-то опасаясь. Новый жилец, поглощенный ожиданием, ничего не замечал и только все смотрел на дверь — не появится ли наконец его адвокат или караульный офицер с приказом об освобождении. Кружок поющих дрогнул и распался: парни кинулись к нарам — одни обошли их слева, другие справа, двое подошли к решетке и заглянули в коридор, точно кого-то высматривая, потом повернулись спиной к двери. Вместе с песней с их лиц спала волшебная пелена, и на меня снова глянули жестокость и алчность: запахло золотом. Угрюмый старик не сводил глаз с нового жильца камеры — вылощенного владельца шелковых носков и золотых часов. Я тоже с беспокойством на него поглядывал. Чем все это кончится? Парни со всех сторон медленно подступали к новичку — справа, слева, в лоб — круг смыкался. Вдруг коротышку с силой кинули на нары. Он дико завопил, дернулся и судорожно задрыгал ногами. С десяток парней накинулись на него, прижали к доскам. Один миг, и вот он, словно тряпочная кукла, болтается в воздухе, повиснув на хулиганской руке, которая, вытряхнув его, швыряет на пол. Обливаясь потом, задыхаясь, он гулко шмякнулся, потеряв на лету весь свой лоск, шляпу, прическу и чуть не выскочив из жилета… Это было проделано так ловко, что ни один из нас, свидетелей этой сцены, не мог бы объяснить, как все произошло и кто приложил к нему руки. У всех одинаковое тюремное обличье, одни движения, одинаковый взгляд — в такой потасовке не сразу разберешь, кто где.
Человечек поднялся, но все уже были на своих местах — кто сидел, кто растянулся на нарах. Мы ждали, что он теперь станет делать. Он растерянно обежал всех взглядом. Камера молчала. И он заговорил. Но что он мог сказать и кому? Он кинулся к двери, схватился за прутья решетки и жалобно заскулил:
— Надзиратель! Надзиратель!
После четвертого или пятого вопля появился жандарм.
— В чем дело? — невозмутимо спросил он.
— У меня украли часы! — вне себя выкрикивал пострадавший.
Жандарм был поражен (кажется, я не так удивился, когда мне словно с неба свалился на голову тот обед).
— Часы? У вас? — переспросил он.
— Ну да, золотые часы, — подтвердил человечек.
Толстый равнодушный жандарм недоуменно пожал плечами, точно призывая вместе с ним удивиться всей абсурдности такого происшествия. Если бы человек заявил, что у него быка стащили, то и тогда жандарм удивился бы не больше.
— Вы в этом уверены? — в упор посмотрел на него блюститель порядка.
— Еще бы не уверен! — закричал тот, приходя в бешенство от недоверчивого хладнокровия жандарма. — Я купил их в Кристобале. Я держал их вот здесь, в кармане жилета. А они на меня налетели со спины и вырвали их с мясом, с цепочкой вместе.
— А что, цепочка тоже была золотая? — спросил жандарм в совершенном изумлении.
— Да нет, металлическая. А часы золотые.
Тут наконец до жандарма дошло.
— Так вы что, пришли с золотыми часами в кармане?
Коротышка даже руками всплеснул:
— Ну, а где же? Конечно, в кармане. Часы-то мои.
Казалось, он вот-вот забьется в истерике.
Жандарм снова посмотрел на заключенных, но теперь уже по-новому: он искал не свидетелей, а виновных. Взгляд его не встретил ответа — никто не поднял головы. И тогда жандарм в упор посмотрел на воров.
— Ну, ладно, — пробормотал он, поворачиваясь к двери. — Значит, в первой камере свистнули золотые часики.
Коротышка все стоял, держась за прутья решетки, не смея оглянуться. В камере между тем наметилось какое-то движение. Несколько заключенных решительно подошли к нему — и четверо воров тоже — и каждый окинул его взглядом, полным восхищения и сострадания. С той стороны к решетке прилепились мальчишки-посыльные.
Жандарм вернулся в сопровождении начальника караула и четырех тюремщиков. Начальник, смуглолицый приземистый мужчина без шеи, спросил у пострадавшего:
— Это у вас украли часы?
— У меня, — еле слышно выдохнул тот.
Он уже немного пришел в себя.
Начальник в упор взглянул на него и спросил:
— Вы видели, кто украл?
Коротышка задумался на секунду, а потом ответил:
— Нет, не видел. На меня напали со спины, потом повалили. Их было много. И какую-то тряпку на лицо бросили.
Начальник снова внимательно посмотрел ему в глаза:
— Вы никого не подозреваете? Может, кого заметили? Так скажите, не бойтесь.
Коротышка кинул взгляд в глубь камеры. Там никого не было. Все прилипли к решетке.
— Нет, не знаю, — вздохнул он.
Начальник повернулся к жандармам и приказал;
— Открыть дверь.
Щелкнул замок.
— Всем в коридор! Встать в одну шеренгу! И ни с места!
Мы вышли и построились в длинный ряд, а коротышка стоял перед нами и перебегал взглядом с одного лица на другое. Но ни на ком остановиться не мог: как тут поймешь, кто украл?
Жандарм, который первым пришел на зов пострадавшего, еще один тюремщик и начальник караула вошли в камеру и перевернули там все вверх дном: белье, постели, узелки. Но ничего не нашли и снова возвратились в коридор.
— А теперь, — сказал начальник, становясь около коротышки, чтоб удобнее было руководить операцией, — обыскать всех!
Нас безжалостно перетрясли с ног до головы, обшарили не только карманы, но и все укромные уголки на теле.
— Раздвинь ноги, немного шире. Подними руку, расстегни ремень. Теперь прыгни.
Чужие руки скользили по телу, залезали под мышки, обшаривали живот, ляжки, ноги.
— Снять ботинки! Быстро! Сложить у стены!
Во время всей этой процедуры обыска без умолку болтали только те четыре вора:
— Ну, поосторожней! Не жми! Что, думаешь, я часы сюда запихал?
У этих не было ни тени страха или смущения, и, как ни странно, им даже не велели снять ботинки.
— Нигде нет, — ворчали жандармы, которым надоело спину ломать, шаря по ногам.
— Видите, сеньор, нигде нет, — повернулся к владельцу часов начальник.
Несчастный только вздохнул.
— Вы слышите? — спросил жандарм еще раз.
— Да, начальник.
Потом помолчал и добавил с вымученной улыбкой:
— А что, если они переправили в другую камеру?
Начальник караула откинул назад квадратную голову и заклокотал в безудержном хохоте.
