— Жоао, не стой же так, — с дрожью в голосе пробормотал больной. Казалось, он молил спасти его от какой-то страшной опасности.
— А что мне делать, сеньор? — спросил Жоао.
— Что делать? Как что делать? Не знаешь?! — чуть не кричал он.
— Нет, — удивленно ответил мальчик.
Тогда больной сел в кровати и настойчиво, в упор посмотрел на Жоао, как бы желая внушить мальчику свои мысли и чувства, передать свою тревогу и волнение. Понял ли его Жоао? Если и понял, то не до конца, потому что он выглянул в окно и вернулся с тем же известием: тот мужчина по-прежнему стоит на углу и не сводит глаз с дома. Альфредо передернуло и затрясло мелкой дрожью.
— Дай мне одеться, — проговорил он, заикаясь.
Но Жоао был так поражен, что не сдвинулся с места.
Неужели Альфредо собирается вставать? Если бы только мы могли понять этого человека, если бы могли заглянуть в его душу! Но мы не знали, кто он, не знали, откуда он явился, а потому удивлялись, видя его ужас, и лишь растерянно переглядывались. Уже много времени спустя нам случайно в одном разговоре приоткрылась истина: этот смертельно больной человек только что вышел или, быть может, бежал из тюрьмы и теперь боялся преследований, боялся, что незнакомец мог быть полицейским, который пронюхал, что бедняга выбрал именно этот дом, — хотя, надо думать, выбор у него был небольшой, чтобы довести до конца свой поединок со смертью.
— Мама с ним разговаривает, — вдруг ворвался в комнату Эзекиэль.
Хоть это еще ничего не означало, нам сразу стало легче: раз мама здесь, — значит, все будет в порядке. И Альфредо немного успокоился. Жоао и Эзекиэль, которым не надо было взбираться на стул, чтобы следить за перипетиями разговора, сообщили, что незнакомец разговаривал с матерью очень почтительно и словно поверял ей какой-то секрет. Мать сначала отрицательно качала головой, потом в ответ на что-то кивнула в знак согласия, и тогда незнакомец улыбнулся, прошел рядом с ней несколько шагов по направлению к нашему дому и остановился, когда она собралась переходить улицу. Здесь, у края тротуара, они обменялись дружеской улыбкой и распрощались. Страхи кончились.
Когда мать вошла в комнату больного, тот, уже осведомленный через Жоао и Эзекиэля о благополучном исходе переговоров, снова дышал спокойно.
— Кто это был? — спросил он.
— Гумерсиндо, кордовец. Он спрашивал, где Анисето и когда вернется.
Но у Альфредо уже пропал всякий интерес к пришельцу, потому что, раз опасность миновала, ему что кордовец Гумерсиндо, что адмирал Того
[16] —все едино.
И вот однажды, когда Альфредо уже самостоятельно сидел в кровати и ел без посторонней помощи, вернулся отец, а через несколько дней после того, к нашему великому удивлению, еще и гостья объявилась. Какая-то сеньора позвонила к нам в квартиру и спросила открывшего дверь Эзекиэля, здесь ли живет Анисето Эвиа и не может ли она видеть человека, по имени Альфредо. Эзекиэль впустил гостью в переднюю. На ней был довольно просторный темный костюм из дорогой ткани, который состоял из длинной юбки, прикрывавшей ноги до самых ступней, и короткого, чуть пониже талии, жакета. На голове у нее была черная накидка, а в руках — кожаная сумочка. Сеньора отвесила матери церемонный, сухой поклон, из чего мы заключили, что раньше они не встречались. Кто эта женщина? Жена Альфредо? Сестра, подруга? Сами мы этого знать не могли, а поведение гостьи тоже ничего нам не сказало — ни значительного слова или жеста, ни столь обычных после долгой разлуки или тяжкой болезни слез, трогательных объятий, возгласов, причитаний.
Женщина села на единственный в комнате стул, положила сумочку на колени и принялась что-то холодно и отрывисто говорить больному, а тот с нарочитым равнодушием ей отвечал. До нас долетели обрывки фраз, из которых мы поняли, что наша гостья только что проделала длинный путь. Откуда она приехала? Из Бразилии, Гаити, Парагвая или из Турции? Уже позднее мы узнали, что единственной целью ее долгого путешествия было желание увидеть Альфредо. Это, впрочем, мы и сами могли предположить, поскольку она пришла к нам специально, чтобы его увидеть, и была к тому же единственным человеком, навестившим его. Странная гостья, во всяком случае, для человека, который столько дней и ночей вырывался из лап смерти! Он заслуживал большего участия. А потом она встала, все такая же холодная и вежливая, и ушла. Вечером, узнав о посетительнице, отец недовольно поморщился и пробормотал что-то весьма для нее нелестное.
— Это его жена? — спросила мать.
— Да, — кивнул отец.
— Они женаты?
— К несчастью. Тяжкий крест на его шее. Когда они поженились, она — как и ты — не знала, что он вор. Но ей нравились его деньги. Она любила, когда он делал подарки ей, сестрам и в особенности ее матери, которая мнит себя важной персоной только потому, видите ли, что ее муж — он потом спился и подох, оставив семье в наследство одни долги, — был полковником артиллерии. А когда эта дамочка однажды узнала, что деньги у ее мужа ворованные, разразился грандиозный скандал. И самое интересное, что все разыгралось из-за его же собственных дружков. Они хотели избавить Альфредо от обузы, да не тут-то было: мегера хлоп в обморок, потом слезы, крики, но бросить его и не подумала. Наоборот, после этого сосет из него кровь еще пуще прежнего, а обращаются с ним — она сама, и мать ее, и все милое семейство — так, точно он к ним нанялся. Если, случается, его схватят, — правда, это бывает очень редко, потому что из страха перед женой и ее матушкой он пуще всего на свете боится сесть в тюрьму, — так вот, если он попадет в тюрьму, он не смеет сказать, что женат, а уж тем более назвать свой адрес и имя жены. Должен выпутываться как знает. Даже адвоката она и то не наймет; а вот попрекать — это она всегда тут как тут: он-де обманул ее, и она, несчастная, опозорила свою семью и теперь всю жизнь должна краснеть перед людьми, что вышла замуж за вора. Дерьмо! Будь она моей женой, я бы ей шею свернул.
— Ну, а он?
— Славный малый. Не повезло бедняге — ведьма крутит им как хочет, а он пляшет под ее дудку. Мало этого: поверил ей, втемяшил себе в голову, что она — дочь этого тупого осла, который за всю жизнь только тем и отличился, что отнял знамя у какого-то зазевавшегося болвана да получил за это на старости лет государственную пенсию, — она, видите ли, выйдя за него замуж, его осчастливила! Но и этого мало — она и дочерей (их у нее две) на отца науськивает, кричит, что их милый папенька ни на что путное не годен — только и может воровать. А он — корми всех этих дармоедов.
— А чего ее сюда принесло?
— Как — чего? Яснее ясного: деньги кончились.
Однажды мы проснулись, а Альфредо нет — исчез так же внезапно, как Появился. Накануне он весь день был на ногах и с самого утра что-то складывал. Тонкий, гибкий, в темном костюме, подчеркивавшем бледность лица, он озабоченно метался по квартире, поскрипывая лакированными ботинками и сверкая высоким крахмальным воротничком и черным галстуком, покрывавшим всю грудь. Поутру мы с Даниэлем, как всегда, заглянули в комнату Альфредо — его там не было; кровать не смята, комната пуста. Так в нашем доме побывал и бесследно исчез еще один призрак.
