Парамон отдал фонарь супруге, а сам, взяв берданку на изготовку, направился к зеркалу. Двигался он осторожно, не спеша, держа фонарь перед собой в вытянутой руке.
Он увидел лежащего у зеркала человека в темном костюме, издававшего эти странные звуки.
— А ну, вставай, злодей! — крикнул он срывающимся голосом. — У меня ружжо! Чуть што, отправлю враз на небеса!
— Парамоша, кажется мне, что он кончается, — догадалась супруга, смело шагнула вперед и осветила лежащего. — Так и есть! А кровищи сколько! Паркет весь залил!
На полу лежал мужчина, изо рта и шеи беспрерывно текла кровь, образовав громадную лужу, частично залив лицо, так что они не сразу его узнали. Только когда супруга наклонилась, с жалостью глядя на умирающего и не зная, как ему помочь, она его узнала и неуверенно произнесла:
— Сдается мне, Парамоша, это тот приятный молодой человек, который часто приходил к Анечке. — Тут она вспомнила его имя. — Господин Бессмертный! Кажется, он что-то хочет сказать.
Приподнявшийся из последних сил Арсений захрипел, по его телу пошли судороги, он откинулся на спину и кончился.
— Иди доложи хозяину о нашей находке, — подтолкнула женщина своего муженька, в растерянности застывшего над трупом с берданкой в руках. — И ружжо поклади, а то, неровен час, выстрелит и еще натворит бед!
— Вот тебе и бессмертный! — пробормотал слуга, спеша на хозяйскую половину.
И вскоре дом загудел, словно потревоженный улей.
Рассвет застал в доме Ступачевских следователя Бирюкова, письмоводителя Сингаевского, Василия Васильевича Тарновского, хозяина дома Дмитрия Петровича, расположившихся в гостиной в ожидании вердикта только что прибывшего из Ични врача, который осматривал уже застывшее тело Арсения.
Глядя на поднимающееся над горизонтом слепящее солнце, следователь тяжко вздохнул:
— Сегодня опять будет неимоверно жарко, меня в такую погоду мигрень мучает.
— Попросите Бориса Сильвестровича, — Тарновский кивком указал на врача, — он вам пилюли от головной боли выпишет.
— Есть с собой у меня пилюли, вот только они недолго действуют, и боль вскоре возвращается. — Следователь посмотрел на часы, снова вздохнул и обратился к врачу, сидевшему на корточках у мертвого тела. — Что скажете, Борис Сильвестрович?
Врач поднялся, снял хирургические перчатки и спрятал их в саквояж.
— Причина смерти — огнестрельное ранение в районе шеи, задета аорта. Рядом с трупом находится револьвер «Смит-Вессон» подходящего калибра. Выстрел произведен с близкого расстояния. Похоже на самоубийство.
— Почему «похоже»? У вас есть сомнения? — недовольно поинтересовался следователь.
— Да вроде бы и нет, — задумчиво произнес врач, — но я впервые вижу, чтобы самоубийца стрелял себе в шею. В лоб, рот, ухо, висок, сердце — это понятно, человек хочет максимально уменьшить страдания и ускорить переход в мир иной. Как-то гусарский поручик стрелялся из-за неразделенной любви в правую сторону груди — надеялся обмануть смерть и вызвать сожаление, раскаяние у красавицы, отвергнувшей его, — и это понятно. Но в шею?! Разве что этот молодой человек один из почитателей творчества Захер-Мазоха и решил получить удовольствие от предсмертных мучений.
— Нет, он был вполне нормальным и очень приятным юношей, — сказал опечаленный Тарновский. — Сын моего приятеля по университету — не знаю, как ему сообщить об этой трагедии.
— Мне он тоже нравился, — подхватил Дмитрий Петрович. — Ухаживал за моей дочерью — царствие ей небесное! — Бросив взгляд на тело Арсения, заметил: — Ему туда не попасть. И зачем надо было пакостить в моем доме? В лесу полно места!
— По-моему, все ясно. — Следователь порывисто встал со стула и принялся ходить по комнате — ему нравилось рассуждать в движении. — Арсений Бессмертный был влюблен в вашу дочь, и она вроде дала ему надежду — это он сам сказал.
— Мне дочь об этом ничего не говорила.
— Убийство вашей дочери сильно повлияло на него, не в силах справиться с одолевавшими его чувствами, он свел счеты с жизнью. Не возражаете, господин доктор?
Тот молча пожал плечами, но по выражению лица без труда можно было понять, какой вопрос его мучил: «Но почему он стрелял в шею?»
Ободренный молчанием врача, следователь продолжил, обращаясь к Ступачевскому:
— Ваш дом, обитель его любимой, он выбрал по своей странной фантазии. Современный Ромео, опечаленный смертью Джульетты. Оформляем как самоубийство! — сказал он письмоводителю, и тот, кивнув, стал готовить письменные принадлежности.
— Арестованный Акулов — точно убийца моей дочери? — мрачно поинтересовался Дмитрий Петрович.
— Прямых улик против него нет, он упорствует, не сознается, но следствие пока не закончено, — уклончиво ответил следователь.
— Если это он, то виселицы ему не миновать! — угрожающе произнес Дмитрий Петрович.
— Его отец известный генерал. Имеет связи в Петербурге, при дворе императора. Хотя между ними были разногласия, отец уже нанял адвокатов для своего сына. Но если его вина будет доказана, уж от каторги ему не отвертеться.
— Смерть и только смерть! — с нажимом произнес Ступачевский.
Обратно в имение Тарновского следователь и письмоводитель возвращались вдвоем в коляске, если не считать кучера.
— Что скажешь на все это? — по-приятельски обратился следователь к своему молчаливому помощнику.
— А что вы хотите услышать?
— Что думаешь? Я же видел по выражению твоего лица, что у тебя есть особое мнение.
— Когда доктор смыл кровь с раны, стали заметны следы пороха, как бывает, когда стреляют с близкого расстояния, но их значительно меньше, чем когда стреляют впритык. Да и характер самой раны был бы в последнем случае иной.
— Может, он сомневался, стреляться или нет, поэтому случайно выстрелил в шею, держа пистолет на расстоянии, — фантазировал следователь. Заметив, что его помощник иронически усмехается, нахмурился. — Есть еще что добавить в отношении этого Бессмертного?
— Дур-рак он! — заявил письмоводитель и смачно сплюнул на дорогу.
— С ним все понятно, что делать с Акуловым, подозреваемым в убийстве Ступачевской? Доказательства у нас слабенькие для суда.
Письмоводитель пожал плечами и, хмурясь, стал смотреть на дорогу.
Часть 2
Вадим Юр, фотограф
Наше время
8
Житомир встретил мелким холодным дождем и пронизывающим ветром, не характерным для последнего месяца лета. Вадим не раз проезжал через этот город, но до сих пор у него не получалось как следует с ним познакомиться. Впрочем, и сейчас он на это не особенно рассчитывал, хотя предполагал пробыть здесь довольно долго. Города, поселки, где он останавливался, как и люди, имели свое лицо. Житомир виделся ему стариком в соломенном широкополом брыле, с рыбацкой сеткой в руках. Почему его подсознание выдало столь странную ассоциацию с городом, который в основном он связывал с добычей гранита в области, Вадим не стал ломать голову. Включив навигатор, он ввел название улицы и стал следовать указаниям лишенного эмоций женского голоса.
