Стук двери вдалеке, шаги в коридоре – любой посторонний внешний звук отзывался в Олеге эхом гулкого страха. Слишком часто скрип петель предвосхищал следовавшие за этим боль и унижение, поэтому внутри поселилось и обжилось постоянное беспокойство, временами перераставшее в дикий, животный страх. Эти приступы повторялись все чаще и чаще. Липкий ужас поднимался откуда-то из самых глубин и поглощал Олега без остатка, окутывая все внутренности тонкой ледяной пленкой.
Чаще других к нему заходил немногословный Микола. Он почти не разговаривал. Только бил. Больше всего пугали его глаза. Казалось, что они были покрыты инеем изнутри. Это были глаза хладнокровного убийцы. Жгучий холод продирал, стоило хоть на миг столкнуться с ним взглядом. С детства Олег ненавидел этот типаж – тупой как пробка, но зато очень уверенный в себе. При этом глупость не мешала, а скорее помогала, она даже обостряла инстинкты таких, как Микола. Они были ближе к природе.
Чутьем, нюхом они чувствовали его отношение к себе, как бы он его ни пытался скрыть, и мстили Олегу за то внутреннее превосходство над ними, что он ощущал. Вот и Микола чувствовал и мстил… Здесь, на подвале, ожили и материализовались, обросли мясом все кошмары и фобии, мучившие Олега в далеком детстве. Внутренний голос нашептывал: «Сможешь выбраться отсюда, когда победишь их», но Олег только отмахивался от него.
Теперь он боялся даже самых сокровенных, согревавших его мыслей и воспоминаний. Ему казалось, что теплые, ласковые мыслеобразы, пушистыми комочками свернувшиеся у него в голове, будут услышаны врагами. Они узнают о них по выражению лица и вырвут из него с мясом и кровью. В надежде сохранить, он спрятал их глубоко-глубоко внутри себя, сам же часами смотрел в точку, превратившись немного в буддиста, очистившего свое сознание и созерцающего пустоту.
«Меня найдут и обменяют». Эту мысль он оставил на поверхности и утешался лишь ею, хотя паническое «все забыли и бросили» частенько появлялось рядом, но Олег старался гнать ее прочь.
Когда он в последний раз мылся? Еще в батальоне… Здесь лишь изредка обтирался влажной тряпкой, что служила ему полотенцем. «Воняет, наверное, страшно». Эта мысль не вызывала абсолютно ничего. Равнодушие. Как будто бы это был не он, а кто-то другой. Чужое тело и чужие проблемы. Ему было все равно. Тело зудело, покрывалось сыпью, он начал чесаться. Глаза постоянно слезились. Но… Внутри одно безразличие.
В один из дней – Олегу казалось, что он провел на подвале уже вечность, – вновь появился щупловатый особист. Олег не видел его с того самого первого дня.
– Решили тебя на органы продать, – с ухмылкой начал он с порога, – одной почки тебе вполне хватит. Надо же как-то вред, тобой Украине причиненный, заглаживать. Так что собирайся. В клинику тебя повезем. – Тут особист не удержался и разразился глухим едким смехом, после чего вышел.
«Куда? Теперь куда? – забегали, заерзали догадки в голове, отозвавшись спазмом в животе. – Чего еще они от меня хотят?»
От напряжения и волнения носом пошла кровь. Кое-как унял кровотечение, заткнув ноздри скомканными обрывками газет.
Через двадцать минут Микола и Железка, серьезные и сосредоточенные, в брониках и с АКСУ за спиной, связали Олегу руки, замотав их скотчем, заклеили и рот, после чего надели мешок на голову и, подгоняя пинками, потащили по извилистым коридорам. Оказавшись на улице, которую Олег ощутил по дуновению ветерка, показавшегося таким сладким после подвальной кислой вони, он чуть не потерял сознание от свежего воздуха, хлынувшего в легкие. Его закинули в какую-то воняющую бензином колымагу. Воображение почему-то нарисовало «буханку». Тронулись. Машину зверски подбрасывало на ухабах.
– Тебе наш подвал номером люкс покажется, – прошептал Железка на ухо голосом полным деланого сочувствия и ядовитой издевки. – Отдыхай пока. Сил набирайся. Мне тебя даже жалко немного. Земляк все же, чего уж там.
Ожили хрипящие колонки. Заунывный голос, перемежаемый помехами, затянул: «Там, під львівським замком старий дуб стояв, а під тим дубочком партизан лежав…»
Неожиданный удар локтем под ребра. Олег скорчился от боли.
– Что, пацанчик, – а это уже был голос Миколы, – как думаешь, твои друзья сепары-титушки про тебя песню сложат, когда тебя на запчасти разберут? Мне почему-то кажется, что нет.
Тем временем заиграла следующая песня. Ее уже затянули хором. Олег попытался определить, сколько же человек в машине. Пятеро? Шестеро? Хриплые надсаженные голоса. «Какой-то клуб любителей «Беломора», – подумал он, удивившись, что все еще способен на иронию.
– I вiд Донбасу до Перекопу
Два переходи БТР
Кому – на лаврах, кому – на нарах…
На этих словах еще один удар заставил Олега согнуться, а айдаровцы продолжили подвывать:
– …Кому – в УНСО, кому – в менти!
И снова на Олега обрушился удар, теперь уже по голове. Сознание поплыло и отключилось.
Как только за микроавтобусом со скрежетом закрылись тяжелые ворота тюремного шлюза, он лихо подкатил к подъезду массивного здания из бурого камня с узкими зарешеченными окнами, перед которым уже стояло несколько человек встречающих в оливковой форме. Дверь отъехала в сторону, и Олега под руки выволокли наружу. С головы стащили мешок. Он принялся моргать и щурился на солнце, глаза резало, они слезились после долгих часов во тьме вонючего пыльного мешка.
– Можете утопить. Нам больше не нужен, – бросил на прощание особист, залезая обратно в минивэн.
Два бойца в шлемах вышли из-за спин встречающих, подхватили Олега под руки и потащили внутрь здания. Втолкнув его в бокс, они вошли следом. Внутри за массивным столом ожидали двое. Перед ними были раскрыты какие-то папки с бланками, рядом громоздились стопки документов. Судя по погонам, один был капитаном, а второй майором.
– Где я? – решился спросить Олег, увидев впервые за три месяца хоть что-то официальное.
– СИЗО «Лукьяновское». Мiсто Киiв, – сухо ответил тот, что был старше по званию.
Потянулась протокольная процедура описи. Олега практически не замечали, лишь иногда уточняя то дату рождения, то группу крови. Здесь Олег не чувствовал ненависти по отношению к себе, которой он буквально захлебывался в подвале. Тут к нему относились как к неодушевленному предмету, и это его радовало. Страх, глубоко вросший в него, чуть подотпустил.
Когда с формальностями было покончено, капитан, собрав бумаги в портфель, ушел. За ним вышли и двое в щитках и шлемах, оставив Олега наедине с майором. Тут Олег присмотрелся к нему повнимательнее. Коренастый мужик в годах, седина в волосах, щеточка усов, сеть морщинок вокруг глаз. Колючий, проникающий взгляд.
– Что вы наделали? – тихо начал он. – Год назад я первый хотел воссоединения. Моя мать из Ленинграда, я сам учился в Москве. – Тяжелый вздох. – Но вы унизили нас. Всех нас! После Крыма, после Донбасса как я могу вам уступить? А? – Олег открыл было уже рот, чтобы ответить, но майор резко, с ожесточением ткнул пальцем в воздух, будто намереваясь проткнуть его. – Молчи! Все, что ты можешь сказать мне, я уже слышал. Меня послушай, может, поумнеешь. Читал я твою писанину в Интернете… И вот что я тебе хочу сказать, парень… – Он набрал воздуха в легкие, будто готовясь нырнуть в воду, и почти шепотом, с трудом подавляя готовую вырваться на волю ярость, продолжил: – Нельзя никого загонять в угол. Вы же только этим и занимаетесь. Стремитесь всех сломать через колено. Вы просто не оставили нам – мне и таким, как я, а нас миллионы – выбора. Думаешь, мне эта вороватая, продажная Украина нравится? Нет же. Я Союз хорошо помню. Но теперь я готов драться и умереть за ее свободу. Вынужден. Потому что вы хотите отнять у меня самое дорогое – мою гордость. Вы и так уже достаточно задели ее. Истоптали. В том числе и ты. И это скажут тебе все мужчины. По всей Украине. На русском, заметь, языке скажут. Думаешь, они все бандеровцев любят? Нет же! Просто им не нравится, когда вы им в лицо плюете и тем самым в объятия этих же бандеровцев сами же и толкаете! Вот скажи честно… Тебе, вот тебе лично, с кем приятнее иметь дело – с равным тебе, сильным мужчиной или со склизким согнутым холопом? – Олег вновь попытался что-то сказать, но майор ожесточенно махнул рукой: – Молчи, я сказал! Зачем Россия делает ставку именно на таких, вместо того чтобы заручиться дружбой достойных? – Майор почти кричал, его физиономия приобрела бледно-багровый оттенок, а на лбу выступили бисеринки пота. Но тут его взгляд угас. Заряд бешенства иссяк. Он поник, положил голову на сомкнутые в замок руки, прикрыл глаза и еле слышно прошептал: – Зачем ты, вот ты, пришел сюда с оружием? Кто тебя звал? Зачем ты все испортил? Такие, как ты, вырвали половину меня… – Он резко встал, отошел к окну и коротко бросил безжизненным, официальным тоном: – Все, давай. В камеру. – И, чуть помедлив, добавил: – И помойся. От тебя жутко воняет.
