– Котэ, ты подумай, прежде чем говорить. Подумай.
– Что тут думать?! – возмутился грузин. – Я вообще не понимаю, как вы собрались, молодой человек, становиться звездой, если поёте такое. Кто это будет слушать?! – И передал слово другому.
«И правда, кто будет слушать какой-то «Линкин Парк»? – иронично подумал Алёша. – Миллионы дисков раскупили, наверное, на подставки для кружек…»
Микрофон оказался у Далана.
– Мне тоже не понравился выбор песни. Но это не главное – я не увидел в тебе, Алексей, артиста, – с неким пренебрежением произнёс певец. – Голос сильный и только. Поэтому я говорю «нет». Однозначно «нет».
– Хорошо, спасибо, – сдержанно сказал Алёша. А за спиной уже взрывались мосты, и два судейских «нет» отдавались в барабанных перепонках грохотом провала.
Единственная женщина из судей, в которой Алёша узнал разодетую, как на светский раут, певицу Летицию, с укором посмотрела на Далана:
– Марк! Ты чего?! Посмотри повнимательнее – хороший мальчик. Надо брать.
– Ну и говори «да», – отмахнулся Далан.
Летиция наклонилась над тонким микрофоном, торчащим с судейского стола, и улыбнулась Алёше:
– Ты талантливый. Ты очень талантливый. И смелый. В твоём выступлении была какая-то магия. Энергетика безумная. – И повернулась к коллегам: – Закапывать такой талант и такой голос, по-моему, преступление. Ну, Марк, ты не хочешь в этом году выигрывать – твои проблемы. А я хочу. Поэтому я говорю «да».
Зрители радостно зааплодировали.
– Спасибо, – поклонился Алёша.
Штальманн был короток:
– Этого парня надо брать. Я говорю «да».
Далан развёл руками:
– Что с того? Он всё равно не проходит! Я сказал «нет», Котэ сказал «нет»…
– Я ещё ничего не сказал, – парировал грузин. – Я думаю.
Летиция взмолилась:
– Костичка, Маркуша, скажите хоть кто-нибудь «да». Очень хороший мальчик. Я как женщина говорю. Ему даже петь не надо – на сцену выйти, посмотреть вот так, как сейчас, и каждая женщина страны сразу начнет эсэмэсить!
– Петь у нас надо, – с неприязнью возразил Далан. – А поёт он чёрт-те что.
«Кто бы говорил, – нервно ухмыльнулся Алёша. – Видимо, слухи о Грэмми сюда не доползли. Замёрзли по дороге».
– Костичка. Ну, Костичка! – сделала жалостливые глаза и капризно вытянула алые губки Летиция.
– Летиция, не устраивай тут концерт! Придёт на следующий год, если поумнеет, – грубо оборвал её мольбы Далан.
– Заберите микрофон! – рявкнул звукооператорам Штальманн, и голоса жюри исчезли из динамиков.
Алёша растерянно наблюдал за перепалкой судей, которые сейчас швыряли его судьбу туда-сюда, как теннисный шарик. Все четверо уже начали кричать друг на друга. Далану он явно не нравился. Алёша впился в того взглядом, пытаясь понять: «Может, всё-таки узнал? Тогда всё пропало…» Сердце ухало, во рту стало совсем сухо. Алёша облизнул губы: «Господи, на всё Твоя воля».
Штальманн щёлкнул пальцами, и микрофоны снова включились. Грузин делано поправил волосы:
– Хорошо. Раз меня просят… Но так просто расшвыриваться своим «да» я не буду. Алексей, спойте другое. Только не эти ваши завывания. Что-то понятное, русское – из Пугачёвой, к примеру, или, если позволит мой уважаемый коллега, его песню «Только до утра» – она у всех на слуху.
«Может, ещё и гангам стайл сплясать?» – мысленно возмутился Алёша, не подумав о том, что на лице у него всё написано, и сказал:
– Лучше Пугачёву.
Далан сидел с каменным лицом, а Летиция хмыкнула и, судя по тому, как дёрнулся её сосед по жюри, пнула того под столом. Штальманн кивнул:
– Пой, Алексей.
Так. Песни Пугачёвой? Час от часу не легче… Алёша судорожно пролистал в голове возможные варианты. И остановился на наиболее вероятном.
Пытаясь настроиться, Алёша прикрыл глаза. Петь о любви, значит… – о Маше. Это слишком? Нет, так надо. Алёша представил, как наяву, её волосы, услышал колокольчиковый смех… Маша. Отдал бы всё, чтобы быть с ней! И себя без остатка. Эмоции хлынули, выворачивая душу наизнанку. В груди сжалось. Сейчас.
Открывая глаза, Алёша проникновенно пропел в микрофон песню Аллы Борисовны «Не отрекаются любя».
Только допев песню до конца, Алёша увидел поднятую вверх руку Штальманна и замолчал. Молчали и судьи первые секунды. Алёше казалось, что у него нет кожи, и даже воздух причиняет боль, касаясь оголённых нервов.
– Спасибо тебе, – произнесла Летиция, уже не манерничая. – Я поверила. Сейчас главное для меня – не расплакаться. – Она опустила голову.
Штальманн негромко сказал:
– Как я понимаю, наши два «да» в силе. Марк, ты ещё будешь настаивать, что перед тобой не артист?
Далан повёл бровью.
– А я не понимаю, почему кто-то поёт один раз, а для кого-то особые условия? Я своего мнения не меняю. Нет.
– Честное слово, не знаю, – вздохнул и томно закатил глаза грузин. – Но это было так чувственно. До мурашек. Наверное, я всё-таки скажу «Да».
– Как девица в кордебалете, тьфу! Да-нет, нет-да. Просто противно! – вскипел Далан.
И тут Штальманн махнул на Алёшу рукой:
– У тебя три «да». Уходи скорей давай, пока наш критик не передумал. Беги! Встретимся позже.
Алёша поклонился, бросил: «Спасибо, я пойду» – и ушёл со сцены.
Ведущая кинулась его поздравлять: «Это было запредельно! Алексей – ты супер!» Откуда-то возникли ребята, Кэт, Лиса. Они повисли на нём с криками: «Ты лучший».
– Что творишь, чувак! Что ты творишь! – тряс его Шаман, схватив в охапку.
– Кажется, я прошёл… – только и смог выдохнуть Алёша.
Глава 4
Осколки
– Марусь, привет! Чего сидишь в потёмках? – Катя заглянула в комнату, погружённую в фиолетовую тень сумерек.
– Привет, – бесцветно отозвалась та с дивана.
Катя щёлкнула выключателем, Маша зажмурилась и натянула на голову плед:
– Зачем свет? Выключи.
– Марусь, не видно же ничего.
– А-а, ты что-то забыла? Ладно. Раз тебе надо, пусть горит. По барабану, – безразлично согласилась Маша. Плед съехал вниз, открывая взгляду подруги взъерошенную кудрявую голову и расстроенное лицо.
Катя села возле Маши:
– Марусь, что случилось?
– Всё нормально, – буркнула она, глядя в пустой угол. – Анка собирается меня выгнать. Я проблемная.
– Погоди, – взяла её за руку Катя. – Вроде речь шла только о гастролях. Работы в Москве навалом…
– Она сказала: ещё один писк с моей стороны, и выгонит.
