1 – греческо-этрусский сосуд или амфора из терракоты. Для вина или воды. Обычно ставился на обеденный стол; 2 – греческий терракотовый сосуд для определенного вина; 3 – эттрусский терракотовый сосуд для вина. Ставился на стол; 4 – Стеклянная амфора огромных размеров. Для фалернского вина. Все найдено в Геркулануме
Под звуки музыки убрали первые блюда. Подали инкрустированные драгоценными камнями серебряные чаши, намного крупнее, чем были хрустальные. Определенно по той причине, что питье возбуждает жажду. Управляющий выставил в ряд на мозаичном полу залы, на некотором расстоянии от триклиниума, амфоры с выдержанным вином, и по приглашению консулов гости приступили к выбору, симпосиарха (распорядителя, главного на пиру), на которого возлагали обязанность следить за тем, как часто и сколько пили приглашенные, и наилучшим образом уберечь их от провокаций Бахуса, обычно приводивших к непристойному веселью и потере рассудка.
Кратер, или питейная чаша
На место своего рода кулинарного судьи избирали по жребию или единодушно обращались к человеку, во всех отношениях достойному такой чести. В тот памятный вечер каждый отдал свой голос за сенатора Друзилла, одного из самых стойких выпивох среди римских аристократов. Друзилл улыбнулся, щелкнул пальцами, и, получив знак от хозяина, раб, стоявший за его спиной, наполнил золотой кратер вином и подал симпосиарху.
Вслед за этим последний, слегка приподняв голову от пуховых подушек, на коих она покоилась, оперся на левый локоть и грациозно кивнул амфитриону, консулам и всем остальным собравшимся. Затем громогласно изрек: «Рабы, несите цветочные венцы! Воплощение мимолетности весны и удовольствий да окутает чело каждого. И пусть гирлянды украсят наши кратеры, в которых искрится заветный напиток сына Семелы. Да не приютят наши головы ни единой мысли в стремительно проносящихся радостях пира, в неясный и роковой час, когда Атропа вынесет наш приговор».
Эта речь, слегка обремененная эпикурейской философией, бывшей в моде в правление Нерона, по крайней мере имела похвальное достоинство – лаконичность, что не преминуло вызвать аплодисменты слушавших, чьи головы и чаши юноши в белых, с чудесным мастерством сделанных туниках быстро украсили венцами из роз.
Едва уловимый шелест цветов вскоре потонул в пронзительных звуках труб, возвестивших о втором блюде. Изобилие яств загромоздило столы, почти раздавив их своей тяжестью, и было встречено лестным гулом. Там был павлин, утка, чья грудка и голова столь желанны, печень каплунов, перченые серые славки, шотландская куропатка, горлица, фламинго и бесчисленное множество редких птиц, богатая дань Европы, Азии и Африки в обмен на золото щедрого Себы. На золотых и серебряных блюдах внесли ту бесценную рыбу, которая стала такой популярной благодаря римской роскоши, – скара, или морского попугая, осетров, тюрбо, кефаль и многочисленных обитателей всех морей, которыми были набиты огромные цистерны, чтобы обеспечить кухню освобожденного раба.
Кроме того, подали диких вепрей à la Troyenne. Блюдо в серебряных чашах немыслимой стоимости заняло место в центре стола. Принесли фаршированных поросят, окорока самцов оленя и косули, говяжий филей, почки в окружении африканских фиг, соски свиноматки, приготовленные с молоком, свиной бок, несколько кусков галльского бекона, который у неких гурманов вызывал ассоциации с сочной и питательной олениной.
В то время как нарезчики с невероятной ловкостью разрезали мясо под тихие, но оживленные звуки музыки, нумидийские рабы наполняли чаши старым греческим вином из маленьких кожаных бутылей, слуга с серебряной корзинкой обносил гостей хлебом, а другие проветривали помещение или предлагали собравшимся теплую либо охлажденную воду.
Во все стороны сновали рабы с подносами, разносившие самые разные мясные кушанья, которые они не забывали смочить приперченным гарумом, этой странной приправой, которую Себа получил из Испании, заплатив цену равную ее весу в золоте.
Вдруг симпосиарх призвал к тишине: музыканты послушались и прекратили играть, слуги неподвижно застыли.
Он сказал: «Давайте осушим чаши в честь цезаря, дабы отпраздновать десятую годовщину его славного правления и его счастливое возвращение в столицу мира. Сенаторы и всадники, давайте выпьем, осушим столько кратеров вина, сколько букв в благословенном имени императора».
Здравый смысл и рассудительность должны были испариться, стоило только патрицианской ассамблее поднять тост за Кая Луция Домиция Нерона: не осушить двадцать три чаши – пробудить подозрение в измене, но они ограничились четырьмя, по количеству букв в последнем из имен.
1 – любопытное серебряное блюдо с выгравированными на нем этрусскими буквами вокруг головы Медузы. Петроний говорит о двух серебряных блюдах, на которых были выгравированы имя Тримальхиона и вес каждого из них; 2 и 3 – серебряные блюда
Непринужденное веселье парило в воздухе. Вино текло из большой стеклянной амфоры, на которой были начертаны слова: «Фалернское вино столетней выдержки, изготовленное при консульстве Опимия». Консулы и римская знать в радостях пышного пира практически забыли о том, что убийца Британника и Бурра, коронованный тигр, в этот момент, несомненно, подумывал обезглавить нескольких из присутствующих. Вскоре зрелище – напоминание о бренности бытия пробудило в них доселе дремавшие страхи.
У входа в пиршественную залу возник дворцовый чиновник. Он медленно вошел, сопровождаемый двумя рабами, которые положили на стол предмет, укутанный в саван. Посланник императора сказал: «Неотложные дела не позволяют цезарю разделить с вами гостеприимство Себы, но он думает о вас и шлет вам свидетельство тому, что помнит о вас».
«Да здравствует цезарь!» – дрожащими голосами воскликнули консулы, освобожденный раб и еще несколько человек. Чиновник удалился. С подарка Нерона сняли покров, и перед всеми взорами предстал серебряный скелет, выглядевший ужасающе правдиво, а восхитительная техника исполнения заявляла о том, что мастер – один из тех греков, что прибыли в Рим искать денег и славы.
Этот эпизод завладел вниманием и мыслями большего числа гостей, и старый сенатор, Луций Вафра, не удержавшись, со вздохом сказал соседу, Виргинию Руфу, одному из консулов прошлого года: «Бойтесь греков, бойтесь этого зловещего дара!»
Но только что поданное горячее вино и беспрерывно следовавшие один за другим тосты за здравие заставили забыть о дурном предзнаменовании, и, более того, подарок императора никак не противоречил нравам и обычаям эпохи, а мысль о смерти лишь оживила бы пиршество, если бы о ней напомнил не Нерон, а кто-либо другой.
