Гондзаемон не стал томить своего гостя долгим ожиданием. Он сообщил Гонсиро о том, что его светлость рад его возвращению и пожелал незамедлительно увидеться с ним.
– Мне неудобно упоминать о таком деликатном деле, – продолжал каро, – но твоя одежда изрядно износилась и выглядит замызганной после долгого путешествия. Могу я предложить тебе кое-что из своего гардероба, чтобы ты мог выглядеть поприличнее на приеме у его светлости?
– Ни в коем случае, – возразил наш самурай. – Вы очень любезны, но позвольте мне пойти таким, какой я есть. Мое потрепанное состояние даст моему господину кое-какое представление о тех трудностях, которые выпали на мою долю в качестве ронина.
– Как тебе будет угодно, мой несговорчивый приятель!
Двое мужчин, радикально отличающихся внешним видом, прибыли в замок и ждали в приемной вызова на прием к господину Гамо.
– Ага! Гонсиро! – радушно приветствовал он своего беглого ратника. – Чрезвычайно рад видеть тебя снова. Ты от меня как-то шустро сбежал. Я конечно же перестарался, когда пытался тебя поддразнивать, а зачем-то воспринял мои слова слишком близко к сердцу. Надеюсь, что ты займешь свое прежнее место в моем строю и продолжишь служить мне так же преданно, как это было всегда.
– Ваши теплые слова переполняют меня самыми добрыми чувствами, ваша светлость, – смиренно промолвил Гонсиро. – У меня не находится слов, чтобы выразить мое восхищение вашим милосердием. Обещаю служить вам на пределе моих способностей.
Добродушный Гондзаемон радостно наблюдал за таким сердечным воссоединением сюзерена со своим любимым вассалом. Даймё распорядился организовать торжественную трапезу по этому случаю, а пока в добром расположении духа все просто радовались жизни. Совсем скоро Удзисато принялся, как и в предыдущий раз, хвастаться своими достижениями и проявленным мастерством на поле боя.
– Гонсиро, когда мы мерялись с тобой силой в прошлый раз, о котором прекрасно помним, я потерпел поражение только потому, что к тому моменту уже перебрал саке, – пытался оправдаться он. – С тех пор я значительно поправил свое здоровье, набрал вес и чувствую себя гораздо более сильным человеком, чем был тогда. Ты же, преодолев многочисленные невзгоды, утратил практически все свои силы и теперь выглядишь всего лишь тенью себя самого в лучшие годы. Если устроить поединок теперь, у тебя не будет вообще никаких шансов.
Вполне можно было предположить, что приобретенный на собственном горьком опыте разум подскажет Гонсиро ради собственного спокойствия ответить своему господину: «Полностью с вами согласен, ваша светлость. Следует считать счастливой случайностью, что я победил тогда; теперь у меня нет ни малейшего шанса». Но неумный малый, каким он и остался, забыл обо всем, кроме мнимого поношения его силы и бойцовских навыков, которого он опять не в силах был стерпеть.
– Я конечно же сильно отощал, как ваша светлость совершенно справедливо заметил, – полез он на рожон со всей своей прямотой, – но моя сила никуда от меня не делась. Так уж повелось, что самурай должен быть сильнее своего хозяина. Мои мышцы укрепились на многочисленных полях сражений и в товарищеских состязаниях. Теперь они напоминают канаты. Извините меня, но со мной не справятся даже пять – нет, десять – мужчин вашего веса, если вы их выставите против меня одновременно.
– Неисправимый хвастун! Ты все еще хвастаешься своей силой! Ну, если ты настолько уверен в себе, тогда тебе придется побороться со мной снова.
– С удовольствием, ваша светлость! – согласился наш неустрашимый самурай.
– Готовься!
– Я готов, ваша светлость.
С этими словами оба поднялись на ноги и изготовились к поединку. Гондзаемону оставалось только поражаться их безрассудной страсти. На протяжении многих лет Удзисато сожалел о поступке, стоившем ему верного слуги. На протяжении тех же самых лет Гонсиро скитался неприкаянным ронином без крова и часто голодным. Сюзерен и вассал наконец-то соединились, и все шло прекрасно, когда вдруг ради грошовой амбиции счастливый расклад повисал на волоске, и возникала опасность вечного разлада. Он попытался было их урезонить, но никто его слушать не стал. Ему оставалось только знаками пытаться убедить Гонсиро поддаться своему господину; и Гонсиро, с его запоздалым осознанием своего опрометчивого поступка, ответил ему тоже жестом: «Так я и сделаю».
Довольный тем, что ему удалось предотвратить катастрофу, каро предложил свои услуги в качестве секунданта и встал с открытым веером в руке. После предварительных прощупываний друг друга соперники схватились в поединке всерьез. Гонсиро откровенно собирался было поддаться своему господину, чтобы тот почувствовал удовлетворение от победы. «Но, – думал он, – если я позволю себе слишком подыгрывать господину, и он без труда меня повалит, ему все это покажется подозрительным; кроме того, я не должен создать у него впечатление, будто стал таким слабаком, каким кажусь ему на первый взгляд». Воодушевляясь ходом состязания, он стал думать несколько иначе: «Если я дам ему меня побить, располагая при этом силой для победы, каким же презренным существом меня следует считать за то, что я продамся ради теплого места и достойного содержания. Ничто не позорит самурая больше, чем приспособленчество. Человек живет всего лишь отмеренный ему срок, а доброе его имя остается жить в веках. Доброе имя выше всех материальных благ. Я не могу притвориться побежденным. Придется мне приложить все усилия любой ценой, и будь что будет: брошу оземь своего господина снова».
Приняв окончательное решение, он напряг ноги, выгнул спину, с громким криком поднял своего противника на плечи и швырнул его на третью циновку от себя точно так же, как в тот памятный для всех день.
Наш добровольный секундант, ничуть не сомневавшийся, что Гонсиро последовал доброму совету и что швырнули именно его, выбежал вперед, восклицая:
– Прекрасно исполнено, мой господин! Лучшего броска я никогда не видел!
Сказать что-то еще он не успел, так как обнаружил свою ошибку. А обнаружил он то, что Гонсиро снова одержал победу, а их господин таким же манером в очередной раз потерпел унизительное поражение. Как было все это вынести?! Снова тот же самый результат!
Теперь, когда его возбуждение несколько прошло, Гонсиро почувствовал стыд и ужас от всего им содеянного.
Удзисато поднялся без посторонней помощи и, топнув ногой, как будто прогоняя гнев, проследовал прочь во внутренние покои.
– Какой же я глупец, что повторил свою ошибку снова! – кричал Гонсиро в отчаянии. – Наперекор вашему совету, вразрез с собственным намерением, я поддался собственному тщеславию и, позабыв обо всем на свете, позволил себе нанести своему господину непростительное оскорбление во второй раз. Я выпущу себе кишки, и прошу вас оказать мне честь: станьте свидетелем моего самоубийства!
