– Днем?
– Так ведь праздник же, смотри, как солнышко светит! Поехали в Коломенское.
– А чего там?
– Красиво… Блинов поедим. С горки скатимся. – Ох, как помнила я эту горку, сбегающую от церкви Вознесения – белой на белом.
Но Светлане уже наскучило отдыхать.
– Я лучше в прихожей обои поклею. Раньше встанем, раньше выйдем! Мне эту хату в марте кровь из носу закончить надо. – Но ты езжай, конечно, если хочешь. Ты не обязана… – добавила она после маленькой паузы с отчетливым осуждением.
И я вдруг очень испугалась этого легкого мгновенного холодка.
– Ну куда я без тебя. Вместе так вместе.
– Вот это дело, – тут же снова оживилась боевая подруга. – Для начала надо акриловой грунтовкой пройтись…
Грунтовать – не клеить, но после обеда почему-то и эта несложная работа шла у меня с трудом. Начала болеть поясница, руки не слушались, все валилось. Тело стало непослушным, тяжелым, вялым. Пока ты был со мною, я ни на мгновенье не сомневалась, что хороша – Настоящая русская красавица, – суриковская, кустодиевская, серебряковская… кровь с молоком, – так говорил ты, и я видела себя такой. А теперь из зеркала на меня смотрела полная неловкая женщина; тело, ставшее ненужным тебе, казалось перезрелым, тучным, громоздким, и рыжие волосы теперь отливали ржавчиной, а не медью. Ты ушел, и силы ушли. Еле-еле я закончила комнату до темноты и уже ничего не хотела, ничего не чувствовала, кроме усталости и боли в спине. А Светлана, наоборот, разошлась, порозовела. От работы она становилась только веселее и, глядя на ее бьющую через край энергию, я особенно остро ощущала собственную слабость и злилась на себя и на нее за то, что так и не выбралась сегодня из дома. Ничего такого срочного не было в этой грунтовке. Можно было бы и завтра доделать.
– А вот теперь можно и погулять! – с удовольствием подытожила соседка, обозревая реультаты наших дневных трудов.
Я отказалась. Она потормошила меня немного:
– Давай, поедем, проветримся! Сколько можно дома сидеть! Скиснешь. – Но увидев, как тяжело я опускаюсь на стул, переменила мнение. – Иди ложись, выспись как следует. Я знаю, что тебе нужно – горячий душ и баиньки.
Я не спорила. Душ так душ.
Но прежде чем лечь спать, мне все-таки пришлось собраться с силами и выжать из себя рецензию в две тысячи слов на новую книжку о женском призвании в Церкви. Вера, к которой ты когда-то привел меня, перестала быть источником надежды, утешения, но все еще оставалась источником эпизодических заработков.
Светлана позвонила мне среди ночи и стала уговаривать приехать к ней, упирая на то, что у нее тут двое клевых мальчиков, и одного она закадрила специально для меня.
– Слушай, – говорила она с бесцеремонной пьяной интимностью человека, собирающегося сделать доброе дело. – У тебя сколько уже мужика не было, четыре месяца или пять?! Так нельзя… Это я тебе как доктор говорю! Отличный парень! Саша! То есть, Валера!..
– Какой парень, я сплю уже. Какой Саша…
– Не спи, замерзнешь! – пьяно хохотала Света. – Ну хорошо, тогда я их к нам везу! Будет тебе Валера с доставкой на дом! От нашего стола к вашему… столу.
Я перепугалась не на шутку и сказала так твердо, как только могла:
– Не смей. Я не хочу. Не надо мне никакого Саши!
– Надо, надо! – не унималась Светлана. – Я знаю, что тебе надо. Не боись, все будет первый сорт.
– Не надо! – Но я сама уже столько раз соглашалась с тем, что Света знает, как лучше, что это прозвучало неубедительно.
– Надо, Федя, надо!
– Я хозяину позвоню!
В трубке замолчали. Потом Светлана сказала тихим, заметно протрезвевшим голосом:
– Ну и сука же ты!
– Я не…
Она не слушала:
– Стараешься для нее, думаешь, как помочь… Да пошла ты!
И отключилась. Меня трясло. Несмотря на состоявшийся разговор, не было уверенности, что Света удержится от желания облагодетельствовать меня каким-нибудь мужиком. Не этим, так другим. Воображение живо рисовало картины пьяного похотливого зверья, одним ударом вышибающего хлипкую дверь. На всякий случай я оттащила стол к дверному проему и перекрыла им вход. С трудом удержалась от желания нырнуть под столешницу, как делала в детстве, и укрыться за бахромчатой малиновой скатертью сразу ото всех проблем. Прошел час. Панику сменила усталость и острый голод. Ругаясь на себя, Светлану и всю нашу никчемную жизнь, я отодвинула стол от двери и протиснулась в коридор. Я не помню, как оказалась на кухне и о какой именно угол приложилась плечом по дороге, но двадцать минут спустя я поймала себя на том, что доедаю второй пакет сырных колечек и тянусь рукою за колбасой. Я ожидала, что испытаю чувство вины, но чувствовала только теплую животную сытость. Опустошив холодильник, я вернулась в комнату, заперла дверь и заснула мертвым, абсолюто звуконепроницаемым сном. Когда вернулась Светлана и скольких мужиков она в итоге привела с собой, я не слышала.
Утром в дверь поскреблись.
– Кто там? – крикнула я. Нервы после вчерашнего были еще на взводе.
– Это я, чаю хочешь?..
Света пришла мириться. Она выглядела чуть помятой, припухшей, но довольной, как мартовская кошка. Извинялась искренне:
– Знаешь, я бухая всегда такая дурная-дурная… Ты не обижайся. Шоколадку хочешь? С орехами, – говорила она, шурша фольгою и ловя мой взгляд. – Ты же меня знаешь. Ну, говори, что не обижаешься… Не скажешь – сама съем…
В конце концов я рассмеялась, и мы раскрошили шоколадку прямо у меня в постели, предварительно уронив ее на пол, и у состоявшегося примирения остался отчетливый привкус бетонной…
Край. Март 2012
…летела из-за отодвинутого шифоньера. Скрипнула окрашенная дверь, Пальма заглянула в комнату, оглядела устроенный мною беспорядок и ушла греться на веранду. Я закончила шпаклевать несколько наиболее выдающихся щелей, подклеила отставший кусок обоев и слезла со стремянки. Каждую весну я понемногу латала наш домик, но никак не могла заставить себя заняться им всерьез. Чем-то мне была мила эта ненадежная осыпающаяся жизнь, хотя я понимала, как убого наше жилище выглядит со стороны. Уже и самые небогатые знакомые успели сделать по одному, а то и по два «евроремонта»: выровнять стены, натянуть белоснежные потолки с блестящими «точечными» светильниками, оклеить стены рельефными обоями, уходящими под белоснежные пластиковые плинтуса, покрыть холодные полы шершавым турецким ковролином от стены до стены и повесить раскидистые люстры с хрустальными висюльками, а мы по-прежнему жили в комнатках, оклеенных бело-зелеными обоями конца восьмидесятых, с геометрическим узором, похожим на грустные ослиные мордочки, и дээспэшной «стенкой», купленой папой на премию в год, когда я перешла во второй класс.
В гостиной мама разговаривала с телевизором, поздравлявшим дорогих женщин. Я отнесла ей таблетки и воду, она выпила их, не отводя взгляда от экрана, где шел один бесконечный концерт.
