– Даже не знаю. – Лидочке врать не хотелось. – Достали эти киевские танцы с бубнами. Начиналось вроде и неплохо, а выходит не по-людски… Лучше бы нам в сторонке пересидеть, пока они там разберутся. Но разве дадут… Народу много было. Обычно на нашем участке человек пять встретишь, ну, десять от силы, если не дачный сезон. А тут прямо толпой шли. Я полтора часа в очереди отстояла, все знакомые кругом, чужих не было. Знаешь, о чем говорили?
– О России?
– О справедливости. На Россию многие надеются. Хотят, чтобы как в Крыму… Я в это не верю, но вдруг… Но всех печет. Несправедливо, говорят, с нами в Киеве поступают.
– Ой, лышенько… – вздохнула Лида, заканчивая писать бесконечный врачебный отчет. – А когда оно по-другому было?.. Терпели. Жили же как-то… без войны.
– Видать, кончилась терпелка, – вздохнула и я. – Ну и Крым, конечно… А с другой стороны, а чего такого, сходили люди, высказались, выпустили пар… Всяко лучше, чем сразу за автоматы хвататься. Думаю, обойдется у нас. Договорятся.
– Должно обойтись! – с облегчением подхватила Лида.
Конечно, в «русской весне» хватало дурновкусия, истерики и криминала, но мысль о том, что все это может стать поводом для артобстрела, до сих пор не укладывалась в голове. Хотелось верить, что все обрушившееся в последние дни на Славянск, так и останется единичным случаем выплеснувшегося безумия. В конце концов пережили же мы девяностые. С криками, с криминалом, но без войны хотя бы. Люди все те же с обеих сторон: побряцают оружием, покачают права, а потом, как обычно, – «забьют стрелку», договорятся… Пожалуй, никогда еще мысль о том, что у власти в стране находятся бандиты, не казалась мне такой утешительной.
Домой возвращалась пешком, около «Голубки» столкнулась с Виталиком, он покупал сигареты. Мы неловко потоптались друг напротив друга. Я думала – сказать, не сказать?.. Мальчик мой выглядел потухшим, глядел вбок и переступал с ноги на ногу, точно второгодник на зачете. Маялся.
– Ты не хочешь меня видеть.
Я промолчала. Глупо было отрицать очевидное.
– Это все из-за Майдана? – спросил он несчастным голосом. – Если хочешь, я больше не буду…
«А больше и не надо», – подумала я.
– Ну что ты, при чем тут Майдан… Просто разные мы очень.
– Понятно…
Постояли еще. Помолчали уже вдвоем.
– Я уезжаю сегодня.
– В Киев?
– К дядьке, в Воронеж… У нас же тут мобилизация типа. Слышала небось… Что я, в этих придурков стрелять буду?! В Серого, в Рола? Ну, ебанулись они, так что же, теперь и мне? Дядька говорит, в компьютерах шаришь, не пропадешь.
Я посмотрела на него с нежностью и вновь поблагодарила судьбу за правильный выбор. У моего сына будет хороший отец. Может быть, когда-нибудь они встретятся.
– Конечно, уезжай, – сказала я, – не дай бог стрелять по своим. Не дай бог. – И осторожно обняла, прощаясь. Последний раз тронула плечом знакомую острую ключицу и губами вобрала в себя соль и горечь молодого мужского тела, как тогда, два года назад.
– Может, поженимся? – неожиданно спросил он. – Поехали вместе.
Даже не знаю, чего больше – радости или грусти я испытала, услышав это предложение в такой момент.
– Давай поговорим об этом потом, – как можно мягче сказала я. – Когда все закончится и ты вернешься.
Но он, конечно, понял, что это значило «нет».
– Ты классная, – сказал он с горечью. – Жалко, что мы такие разные. Что все такие разные.
– Очень… – отозвалась я, – очень жалко.
Мимо вокзала шли танки. Словно во сне про войну. В детстве мне иногда снились такие сны, когда в канун Девятого мая я смотрела слишком много военных фильмов. Только это было на самом деле.
Мне было туда нельзя! Мне нечего было там делать. Это была не моя война. (Господи, что я говорю, какая война – нет никакой войны, это просто бардак… Это все закончится скоро…) Но ноги сами несли меня в толпу женщин в цветастых летних платьях, с головами, перемотанными косынками. Женщины перегородили улицу и кричали, перекрикивая шум моторов:
– Куда вы претесь?! Куда вы едете, черти?!
На башне приподнялся офицер и закричал срывающимся голосом:
– Разойдитесь! Стрелять буду!
Он хотел казаться бравым, уверенным в себе воякой, но выглядел еще более испуганным, чем толпа вокруг военной машины. Мальчики в плохо подобранной форме с несуразными деревенскими физиономиями, сидевшие на броне, казались испуганными, растерянными «потеряшками», которые сами толком не понимали, что они, где они и как здесь оказались.
– Стреляй, фашист! – бойко отозвалась тетя Соня с улицы Коммунаров. – Стреляй, ирод. – И поперла прямо на дуло, грудью раздвигая толпу. – Стреляй! – повторила она, дергая платье около ворота жестом, подсмотренным в каком-то из советских фильмов про героических партизан. Хлипкие пластмассовые пуговицы, не выдержав напора, с треском посыпались на асфальт, и большая белая грудь тети Сони, небрежно упакованная в застиранный бежевый лифчик, вывалилась из платья на страх агрессору. В толпе засмеялись, а она, нисколько не смущаясь, так и стояла перед танком, поводя грудями из стороны в сторону.
– Женщина, отойдите! Оденьтесь, женщина! Застегнитесь! – кричал сконфуженный солдатик, отводя глаза от этого богатства.
– Жинке своей указывать будешь, когда ей одеваться! – отвечали ему из толпы. – Разворачивайте технику и валите назад в свою Красновку!
Народу на улице все прибывало. На смену испугу и растерянности приходила злость. Мужики издалека показывали воякам стеклянные бутылки, заткнутые тряпками, остро пахнувшие бензином, и говорили пока еще относительно мирно:
– Хлопцы, езжайте на хер. Мы тут тоже не пальцем деланные. Не одни вы такие умные коктейли Молотова крутить. Щас завалим пару деревьев через дорогу и попалим вас тут на хер, оно вам надо?
– У нас приказ! – кричали в ответ.
– Усритесь и подотритесь своим приказом!
Ситуация заходила в тупик, выкрики в обе стороны становились все громче, все обидней, но тут из толпы выкатился невысокий, крепко сбитый мужичок лет пятидесяти и заговорил успокаивающим голосом. Это был дядя Коля Медведко, лет тридцать оттрубивший фельдшером на «скорой». Ему иметь дело с буйными было не привыкать.
Для начала он прикрикнул на баб, которые заводились сами и заводили солдат:
– Бабы, помолчите! – Женщины от неожиданности замолкли.
Потом поманил рукой танкистов:
– Спускайтесь, мужики, разговор есть.
Командир опасливо покосился на толпу.
– Тю, ты чего, баб испугался? – удивился дядя Коля.
Парень спрыгнул. За ним еще один. На земле разговор сразу принял разумный и даже деловой оборот.
