На остановке около «Голубки» в автобус зашла Алена, жившая через два дома от нас. В частном секторе соседей все еще знали по именам. В микрорайонах, с их девятиэтажками, такого давно уже не водилось. Мы поздоровались. Лицо соседки, обычно замкнутое и сухое, распахнулось нам навстречу с нежданной улыбкой.
– Нам опека рекомендацию дает, будем брать ребенка. Хорошо, если бы мальчик! – делилась она сокровенной радостью, от которой у меня резко заболело за грудиной.
Только в наших двух дворах на улице не бегали дети. Теперь, значит, детей не будет только в одном дворе. Конечно, я была рада за Алену. Конечно…
Дома мама сидела в кресле перед маленьким телевизором на кухне и, тихонько шевеля губами, разговаривала о чем-то сама с собой, потухшим взглядом глядя сквозь выключенный экран в серую, безрадостную реальность, видимую ей одной. Под ногами у нее лежала Пальма и прерывисто дышала, приоткрывая пасть. Руслан прошел к раковине и долго, с хирургической тщательностью, мыл руки после улицы. Я включила телевизор, плеснула в миску Пальме мясной каши, поставила чайник, достала из шкафчика чашки и нарезной батон, сунула теплую мятую газету в подмокшие сапоги – чтобы быстрее сохли. Мамин взгляд ожил, сфокусировался на бегающих по экрану человечках. Пальма поднялась, посмотрела на нас красными слезящимися глазами и, тяжело переваливаясь, побрела к миске, поела, вылизала капли с пола и подошла ко мне, радостно виляя хвостом. Я обхватила руками старую любимую голову. Вспомнила, как везла в корзинке лопоухого щенка – каждые пятнадцать минут смачивала водой рыжую шерстку и предлагала бутылочку с соской – очень жарко было в общем вагоне, и окно, как на грех, заело, не откроешь. И как смешно маленькая Пальма вылизывала мои соленые от пота пальцы и подставляла почесать мягонький бархатистый животик, пахнущий чем-то детским, песочным… Словно вчера все это было.
– Пальмочка моя… – Двенадцать лет, разве же это срок? Собака лизнула мне руку, из пасти у нее пахло, но этот запах не казался мне отвратительным, как матери не кажется отвратительным запах родного ребенка. Пальма и была единственным чадом нашей многолетней горячечной и бесплодной страсти, она состарилась и теперь умирала с нею вместе. Я зарылась лицом в собачью шерсть и заплакала от безысходной жалости. – Девочка моя, куда же ты… куда же мы все…
Руслан постучал пальцами по столу.
– Послушай, это же негигиенично в конце концов…
– А мне все равно, – коротко отозвалась я и продолжала причитать-ворковать над седеющей лобастою головой. – Маленькая моя, любименькая моя…
Собака тыкалась носом в мою грудь, словно младенец, ищущий молока. Руслан замолчал и отвернулся. Так мы сидели на кухне вчетвером, пока не пришло время ложиться спать. К чаю никто так и не притронулся. Под булькающей кастрюлей с собачьей кашей моргало…
Харьков. Декабрь 2011
…голубоватое газовое пламя дрожало под закипающим чайником. Говорили вполголоса.
– Поздно расходились, никто не хотел уходить. Я сам до последнего топтался, хоть и продрог до чертиков, – рассказывал Лекс, жадно поедая разогретый борщ, – горчицу передай, пожалуйста…
– А как же твой гастрит?..
– К черту гастрит! Знаешь, такие люди, такие лица… Не люблю Москву. Но это было что-то волшебное. Девки какие-то гламурные, и тут же ребята, у каждого на физиономии написано по два-три иностранных языка и куче международных сертификатов. И все так легко, хорошо, без напряга, без натуги этой фальшивой, как у комуняк. Просто нормальные люди. Нормальные прозревшие люди.
Я с завистью смотрела на мужа. Лекс клял свои командировки, говеные гостиницы, тупых эйчаров, менеджеров-задротов, но возвращался из них всегда фонтанирующий жизнью, энергией, идеями. Подчас это бывала довольно-таки злобная энергия, густо замешанная на сарказме и презрении к «подопечным», как Лекс называл заказчиков тренингов. Но это было лучше, чем чувствовать себя снулой рыбой, как я.
– Может быть, и у нас…
– Не может, – одним энергичным жестом разделался он с моим невысказанным предположением. – Для этого необходим средний класс. В Москве (заметь, я не говорю «в России» – я говорю «в Москве») он уже присутствует в заметном количестве, а у нас? Харьковский средний класс – это люди, которые только-только сменили Барабашку на магазины – с тем же примерно ассортиментом шмоток, но теплыми кабинками для примерки. Да и тот процентов на семьдесят пашет на ту же Москву…
– Но ведь был же Майдан… – сказала я и сразу же пожалела об этом. Лекс не любил вспоминать 2004-й, он перессорился тогда с половиной друзей из-за Юща, а тот все сдал.
– Был да вышел, – отрезал Лекс, – и уверяю тебя, физиономии на площади Ленина даже в лучшие дни и в подметки не годились тем, что на Болотной. Просто другой уровень человеческого материала.
И он увлеченно продолжил рассказывать о плакатах и лозунгах, о выступавших, о том, как чуть не налетел на Акунина и что Дима Быков в жизни еще круглее и красноречивей, чем на экране, так что под конец у меня стало ломить виски от этого перечня политических примет далекой, недоступной, да и не очень интересной мне жизни.
Я сказала разошедшемуся Лексу:
– Не шуми, Машку разбудишь!
Он хмыкнул:
– Прости, увлекся. – И молча стал доедать буряк и розовую капустную гущу.
«Мог бы хотя бы спросить, как мы тут…» – раздраженная теперь уже его молчанием, подумала я.
Лекс поднял глаза от тарелки и спросил:
– Ну как вы тут?
Я засмеялась, он заулыбался своей прекрасной волчьей улыбкой.
– Добавки насыпешь?
Во втором часу, когда мы в постели уже прижимались, прилаживались друг к другу после недельной разлуки, проснулась Машка. Притопала и улеглась между нами, заплаканная. Остаток ночи я провела, уворачиваясь от ее пинков – дочь спала беспокойно, крутясь и охая во сне. Встала я с головной болью, раздраженная и злая, Лекс тоже бурчал, от его вечернего боевого настроя ничего не осталось. Мы ходили по маленькой комнате, натыкаясь друг на друга, распаленные незавершенностью наших прикосновений. Лекс наступил на куклу, я смела со стола чашку и заварочный чайник и уронила тремпель
[11] с чистой одеждой. Машка, чувствуя наше настроение, заперлась в туалете с книжкой и отказывалась выходить, несмотря на окрики отца, который нетерпеливо приплясывал под дверью.
Муж-добытчик, дочка-умница, дом – полная чаша… ну, не чаша – компактная малосемейка – так, чашечка, но все-таки… На окне висела занавеска в бабочках, я долго выбирала ткань. На полке стояли керамические вазочки из Севастополя. В этом доме все было так, как я хотела. А я все равно была недовольна. Вот ведь несносный характер.
Скоро весна, сошью себе новое платье, поедем на игру… Будем изображать Ирландию. Мне идет зеленый… Из Машки получится чудный маленький эльф. Ну а Лекс, конечно, лучником, как всегда. Разве мы плохо живем? Мы хорошо живем… Неужели и у меня теперь будет «кризис среднего возраста», как у всех? Какая скука.
