– Твоя мама звонит! – крикнул Лекс из комнаты. Господи, еще и мама, одно к одному…
– Скажи ей, что я в ванной. Скажи, что я потом перезвоню…
Прояви понимание, говорила я себе, она не виновата – болезнь в последние годы удалось скомпенсировать подбором более современных препаратов, но характер, деформированный многолетним одиночеством, исправить было непросто. Когда мы перевозили маму в Харьков, Лекс настоял, чтобы ее квартира была подальше от нашей. И это было мудрым решением. Я пыталась быть терпеливой. Машка любила бабушку. Но в такие дни, как сегодняшний, не было никаких сил еще и от нее выслушивать, как неправильно я живу.
Намешала себе и Машке двести граммов творога с орехами и изюмом, почистила корень сельдерея, скормила соковыжималке два яблока, апельсин и морковь. Консервированные соки мы не признавали. Сварила кофе для Лекса – мне так и не удалось приучить его завтракать по-человечески. Поймала за руку дочь, которая пыталась утащить пряник из хлебницы.
– Машка, кончай хомячить! Сначала завтрак.
Погожий денек за окном, можно прогуляться до источника…
– Почему бы вам не взять пару баклажек
[12] и не сходить к источнику? – предложил Лекс. – Посуду я помою.
– Ты не с нами?..
– Я подойду позже, надо на пару писем ответить.
Ну разве мы не идеальная семья? Откуда тогда это непреходящее раздражение, это чувство вязкости, тесноты и бессилья…
На площадке в парке дети бодро пытались игнорировать отсутствие снега, лепя снеговика из мокрого песка, смешанного с грязью. Машку в игру не приняли, она посмотрела по сторонам, обнаружила еще одну такую же отверженную – в красном комбинезоне – и потащила ее в другой конец песочницы: «А мы будем строить замок!»
Я выбрала себе скамейку посуше и достала из сумки книжку с недочитанным Вудхаузом.
– На-а-астя! Иди сюда! И подружку зови! – вывел меня из приятного староанглийского забытья высокий напевный голос. – Смотрите, что у меня есть! – Полная женщина в коричневом пуховике подзывала к себе девочку в красном комбинезоне, размахивая плиткой шоколада.
Я напряглась. Никуда не деться от этого совка. Ну почему у нас все еще считается хорошим тоном поучать и кормить чужих детей? К счастью, моя умная и вежливая дочь оказалась на высоте: она посмотрела на меня и громко с выражением сказала:
– Большое спасибо, но я не ем шоколад.
– Бедная девочка, – тут же заохала непрошеная благодетельница, шелестя блестящей оберткой и отламывая кусок коричневой плитки для своей дочери, – ты, наверное, болеешь, тебе нельзя?..
Машка покачала головой и сказала нравоучительно:
– Шоколад – это нездоровая пища. Зачем вы кормите своего ребенка нездоровой пищей?
Пришлось срочно уводить ее с площадки, пытаясь удержать покаянное выражение лица перед налившейся праведным гневом женщиной и несчастной девочкой, что так и застыла с куском непрожеванной шоколадки во рту, в то время как внутренности мне раздирал глубокий истерический смех: «Ну и дочь, сказанула так сказанула…»
– А что тут такого? – негодовала Машка, которую я тащила за собой по аллее от греха подальше. – Я правду сказала! Шоколад вредный!
– Маша, – терпеливо повторила я в четвертый раз, – тетя взрослая, она сама разберется, что вредно, а что полезно. Она у тебя совета не просила. А с непрошеными советами лучше не лезть. Ни к детям, ни особенно к взрослым. Хотят есть вредную еду, пусть едят. Это их жизнь и их дело. Твое дело – это твоя жизнь. Наша жизнь.
– Но мы-то правильно живем? – спросила Машка
– Ну конечно, мы правильно живем, золотко.
Лекс шел нам навстречу и махал рукой.
– Неужели нагулялись?
– Сбежали…
Он подхватил на руки хохочущую Машку и покружил ее в воздухе. В аскетичных декорациях бесснежного зимнего парка жизнь казалась простой, ясной, просторной. Не было у нас никакого, прости господи, кризиса. Что за ерунда пришла мне в голову с утра? Нам просто нужна другая квартира. Вот и все. Нам давно уже было физически тесно на этих восемнадцати метрах. Мы любили друг друга, но мы мешали друг другу. Даже крысы – умнейшие социальные животные – звереют, если посадить их в слишком тесную клетку. Сколько уже можно выбирать и откладывать?!
И, словно услышав эти бессвязные, яростные мысли, Лекс опустил Машку на землю и повернулся ко мне:
– Я позвонил насчет той хаты на Отакара Яроша, агент подъедет к пяти.
– А как же… – Мне не хотелось просить маму о помощи, она не откажется, конечно, но…
– Нина Ивановна присмотрит за Машкой, я договорился.
Идеальный муж. Идеальный менеджер.
– Цена, конечно, сильно завышена… – сказал Лекс, и я поняла, что квартира ему нравится.
Дом был старый, с высокими потолками и окнами на солнечную сторону. Свет и простор – остальное меня не особенно интересовало. Шесть минут до метро, четыре до источника в Саржином яру – родной, любимый еще со студенчества, обжитой район. Общежитие биофака стояло (и продолжает стоять) на другом конце этой же самой улицы. И пускай из дыры в кухонном потолке там порой сыпались крысы, в туалете вечно не было света, а в душевой горячей воды, годы, проведенные в этих нищих, ободранных стенах, до сих пор помнились как счастливейшие.
Через дорогу был школьный сад с цветущими яблонями, под ними, разложив атлас Синельникова на траве, мы готовились к сдаче экзамена по анатомии. В киоске на Клочковской принимали стеклотару, когда становилось совсем невмоготу, можно было пройтись по студгородку, насобирать бутылок и купить себе шоколадку или пару бананов, или замороженного минтая, на котором наледи было больше, чем рыбы.
Странное дело, я никогда не думала о своей юности как о «голодной». А как начну вспоминать, обязательно получается «про еду».
Лекс кашлянул, возвращая меня в реальность. Я опомнилась. Подошла к окну.
– Летом здесь пекло наверняка… – протянула я, трогая оконную раму, с которой сыпалась старая краска.
Лекс улыбнулся:
– Вот видите, жена не в восторге.
Агентесса – усталая особа с безрадостной линией тонких, неаккуратно накрашенных губ – вяло возразила. Лекс переспросил, наклонился к ней, что-то сказал. Женщина улыбнулась. Я отвернулась и ушла в кухню. Когда я вернулась, они звонили хозяйке. Лекс уже сбил цену на три тысячи и теперь обсуждал условия рассрочки. У хозяйки не было никаких шансов. Мы ушли со словами «надо подумать», но женшина с папкой выглядела обнадеженной. Лекс спорил, как человек, всерьез заинтересованный в приобретении. Только я одна знала, что это ровным счетом ничего не значит. Лекс торговался везде и всегда, он называл это «держать себя в хорошей профессиональной форме». «Если мои тренинги по продажам перестанут пользоваться успехом, я всегда смогу организовать тренинги по покупкам», – любил говорить он. Я слышала эту шутку столько раз, что перестала улыбаться. Но он действительно умел уболтать.
