– Сев, ты в порядке?
– Нет, Том, ни хера я не в порядке. – Она испустила тяжелый вздох: – Я, на хер, умираю, ясно тебе?
Карл снова посмотрел на Нортона, удивив самого себя внезапным сочувствием к сотруднику КОЛИН.
– Может, нам лучше сделать перерыв? – ровно сказал он.
– Нет, просто… – Севджи закрыла глаза. – Извини, Том. Это непростительно. Я не должна была так на тебя огрызаться. Я уже успокоилась. Давайте вернемся к Онбекенду.
Они с грехом пополам так и сделали, но недавнее происшествие давало о себе знать: казалось, к ним вдруг присоединился кто-то посторонний. Разговор тек все медленнее, все неувереннее и наконец зашел в тупик. Севджи избегала встречаться глазами с Нортоном, она сидела сплетя пальцы на коленях, пока ее напарник, откашлявшись, не откланялся под предлогом звонка в Нью-Йорк, который ему необходимо сделать. Изображение Тома мигнуло, и он исчез с видимым облегчением. Карл сидел и ждал.
Севджи еще некоторое время смотрела на свои переплетенные пальцы, но потом подняла взгляд.
– Спасибо, что остался, – мягко сказала она.
Карл кивнул на парк, в котором они сидели:
– Тут куда лучше, чем в реальности. Там все слишком безжизненно, стилизованно. А этот парк очень британский, и я чувствую себя словно я дома.
Она издала короткий смешок, но на этот раз сумела не раскашляться.
– Твой отец приехал?
– Да. – Короткий кивок. – Он навестил меня утром, перед тем как пришли вы с Томом. В реальности, в больнице. Ему выделили номер в общежитии для персонала. Профессиональная солидарность.
– Или влияние КОЛИН.
– Ну да, и оно тоже.
– И как у тебя с ним прошло?
Она покачала головой:
– Не знаю. Он… Ну, понимаешь, он много плакал. Мы оба плакали. Он извинялся за ссоры из-за Итана, за то, что отдалился. Еще за всякие вещи. Но…
– Говори.
Севджи посмотрела на него:
– Я очень боюсь, Карл.
– Думаю, у тебя есть на это право.
– Просто… Просто мне постоянно снится, что все это неправда. Что в меня стреляли не из «Хаага». Или что все не так плохо, как казалось раньше, что есть какой-то противовирусный препарат, который меня вылечит. Или вообще, что мне все это приснилось, и что я просыпаюсь у себя в Нью-Йорке, а внизу шумит рынок. – Из глаз Севджи текли слезы, голос звучал отчаянно, мученически: – А потом я по-настоящему просыпаюсь на этой сраной больничной койке, среди капельниц, мониторов и остальной херни, которая окружает меня, как родственники, которых я, блин, не хочу видеть. И я умираю, блин, я умираю, Карл.
– Понимаю, – сказал он без выражения и услышал, как глупо это прозвучало. Слов, чтобы выразить свои чувства, у него не нашлось.
Севджи сглотнула:
– Я всегда думала, это будет вроде перехода. Как будто стоишь перед дверьми, в которые нужно войти. Но это не так. Не так. На меня словно надвигается стена, а я не могу даже пошевелиться, как связанная, не могу ни контролировать это, ни убежать. Я могу только лежать и умирать.
Она замолчала, стиснула челюсти, глядя пустыми глазами на парк, на зелень, окаймляющую лужайку. Ее руки сжались в кулаки. Разжались, сжались снова. Карл смотрел на нее и ждал.
– Я не хочу, чтобы ты охотился за Бамбареном и Онбекендом, – тихо сказала Севджи, по-прежнему устремив взгляд на залитую солнцем листву. – Не хочу, чтобы ты кончил, как я, вот так.
– Севджи, со всеми нами это произойдет рано или поздно. Я просто последую за тобой, и все.
– Да, но последовать за мной можно множеством разных путей. Я бы не советовала тебе пулю «Хаага».
– Я могу справиться с Онбекендом.
– Конечно, можешь. – Она наконец-то снова посмотрела на него. – Когда ты в прошлый раз пытался это сделать, мне пришлось ворваться в бар и спасти тебе жизнь.
– Ну теперь я буду осторожнее.
Она издала сдавленный звук, который, возможно, был очередным смешком.
– Ты не понял наверно, да? Я не боюсь, что Онбекенд возьмет и убьет тебя. Тут другое, Карл, эгоистичное. Я боюсь, что ты не вернешься. Что я останусь тут умирать в одиночестве, и рядом никого не будет.
– Я уже сказал, что останусь с тобой.
Она не слушала. Не смотрела на него больше.
– Я еще ребенком видела, как умирает моя двоюродная сестра. У нее был вирус, передающийся половым путем, она подхватила его от какого-то солдатика у себя в Турции. Врачи оказались бессильны. Я не смогу пройти через такое. Не смогу, как она.
– Да, Севджи, хорошо. Я никуда не ухожу. Я тут. Но я думаю, тебе пора разрешить мне навестить тебя в реальности. В палате.
Она поежилась. Покачала головой:
– Пока нет. Я еще не готова.
– Но вирт-формат очень нагружает твою нервную систему. Это сильный стресс.
Севджи хмыкнула:
– Все-то ты, блин, знаешь. А хочешь знать, что для меня настоящий стресс? Так я тебе расскажу. Настоящий стресс – это лежать в долбаной больничной кровати, смотреть в потолок и слушать, как работают все эти аппараты, к которым я подключена, ощущать все эти иглы, которые в меня воткнули, как забиваются легкие, как болит все тело, а пошевелиться невозможно, разве что кто-нибудь подойдет и переложит меня. В сравнении с этим все вокруг, – она слабо махнула рукой в сторону парка, – просто рай какой-то, блин.
Потом она некоторое время молча смотрела на свисающие ветви деревьев и наконец тихонько пробормотала:
– Говорят, там сад. Ну, в раю. Райский сад, знаешь? С фруктами и журчащей водой.
– И девственницами. Да? По семьдесят штук на каждого, что-то в таком духе.
– Женщинам девственниц не полагается, и вообще, они только для погибших за веру. – Она скривилась: – И вообще, все это дерьма кусок. Исламская пропаганда для средних умов, возникшая сильно позже Корана. Современные мусульмане, у которых в голове есть серое вещество, в это больше не верят. К тому же на хрен вообще нужны девственницы? Их же придется всему учить. Все равно что трахать манекен с нарушенной моторикой.
– Такое впечатление, что у тебя большой опыт, – уцепился за возможность переменить тему Карл.
Это вызвало у нее кривую усмешку:
– Мне довелось откупорить одну-другую в свое время. А тебе?
– Мне ничего об этом не известно.
– Неважно ты выполняешь свой гражданский долг! Кто-то же должен это делать.
Он пожал плечами:
– Ну, может, я еще когда-нибудь внесу свою лепту.
От упоминания о будущем ее улыбка увяла: так на залитую солнцем лужайку ложится тень от пробегающего по небу облака. Она поежилась и сжалась в своем кресле. Карл мысленно отругал себя за промах.
