– Майдификаунт. Влоде тебя. Нузны пиастлы. – У человека были темные умные глаза, взгляд которых, однако, метался по сторонам, и поэтому казалось, будто они принадлежат птице. Миска придвинулась ближе, толкнула. – Майдификаунт. Из челных лаболатолий.
Озарение накатило на Карла, как холодная вода, как прикосновение Елены Агирре. Человек кивнул. Он увидел, что Карл понял.
– Да. Из челных лаболатолий. Майдификаунт. Влоде тебя.
Охваченный явившейся ниоткуда дрожью, чувствуя на каком-то не поддающемся определению уровне, что облажался, Карл не глядя выудил из кармана вафер. Бросил его в миску, не посмотрев на номинал. Потом, задев человека плечом, быстро двинулся прочь, в сторону вздымавшихся склонов Телеграф-Хилл. Выходя из парка, он оглянулся назад и увидел, что нищий в нелепой позе стоит прямо у него за спиной, неловко подняв одну руку кверху, словно он – пугало, которое только-только начинает оживать. Карл покачал головой, не зная даже, что он отрицает, и устремился вверх, к башне.
Достигнув своей цели, он запыхался, потому что шел быстро.
Башня была закрыта; он расположился в стороне от молодой парочки, которая, обнявшись, подпирала парапет смотровой площадки с видом на море. Некоторое время он стоял и злобно смотрел на своих соседей, подозревая, что, вероятно, тоже в некоторой степени выглядит в их глазах как ожившее пугало, вопрос только, в какой. Наконец они почувствовали себя неуютно, и девушка потащила кавалера прочь, к лестнице. Кавалер, мускулистый парень, высокий красавчик в нордическом стиле, уходить поначалу не хотел. Он тоже уставился на Карла закаменевшим взглядом, голубые глаза увлажнились от напряжения. Карл сосредоточился на том, чтобы не убить его.
Потом девушка потянулась и зашептала что-то блондинчику на ухо, тот ограничился хмыканьем, и они ушли.
Где-то внутри Карла что-то треснуло и надломилось, как лед в стакане.
Он подошел к парапету и стал смотреть на воду. На мерцание огней станции Алькатрас вдоль моста, по береговой линии со стороны стоянки яхт. Повсюду была Севджи, в тысяче воспоминаний, которые были ему не нужны, которых он не хотел. Карл бурно выдохнул через нос, вытащил из упаковки один телефон и набрал номер. Ему и в голову не приходило, что этот номер когда-нибудь пригодится.
– Общага «Сигма», – отозвался насмешливый голос. – Чтобы звонить сюда, подходящего времени не бывает, так что оставьте сообщение, и лучше, блин, поинтереснее.
– Дэнни? Мне надо поговорить с Гватемальцем.
Голос стал выше и глумливее:
– Гватемалец спит, козлина. Звони в приемные часы, понял?
– Дэнни, слушай меня очень внимательно. Если ты, сука, не пойдешь и не разбудишь Гватемальца сию же минуту, я повешу трубку. А когда он узнает, что ты охренел настолько, чтобы решать своей маленькой тупой головенкой, что он должен слышать, а что не должен, ты у него за это будешь в камере с арийцами спать, это я тебе, блин, гарантирую.
Скептическое молчание.
– Это что за хер с бугра звонит?
– Это Марсалис. Тринадцатый. Пару недель назад я носил одну из твоих заточек в часовню на стрелку с Дудеком, помнишь? А потом вышел через главные ворота.
У меня тут есть кое-что, что понравится Гватемальцу. Так что ты сейчас разбудишь его и расскажешь ему об этом.
На другом конце замолчали. Остались лишь слабые, приглушенные шумы, обычный звуковой фон покинутой им тюрьмы. Карл, прищурившись, смотрел сквозь подернувшую вечерний воздух дымку на залив. Смахнул большим пальцем слезу с уголка глаза. На том конце раздалось невнятное отдаленное ворчание, потом кто-то схватил телефон. Гватемалец обрушился на динамик, изумленный и, быть может, слегка под кайфом:
– Шваль европейская? Ты ли это?
– Да, как я и сказал Дэнни. – Карл тщательно продумал, как ему подъехать к Гватемальцу. – Дудек уже вышел из больнички?
– Да, вышел, хоть и ходит пока малость потише. Молодца, еврошваль, х’рошо сработал. Из-за Дудека, что ли, звонишь? Ностальгия замучила, хочешь о былых деньках потрещать?
– Не совсем. Я думаю, мы можем провернуть одно дельце. Мне нужна кое-какая информация. Говорят, ты в этом хорош. Может, поможешь мне ее раздобыть?
– Информация? – Его собеседник хохотнул. – Сдается мне, ты г’рил, что завязался с Колониальной Инициативой. Хочешь сказать, у меня инфа, которой нет у КОЛИН?
– Да, именно это я и хочу сказать.
Последовала долгая пауза.
– А не скажешь, еврошваль, какой мне с этого понт?
– Давай вначале выясним, что ты знаешь. Не припомнишь такого жулика, шестерку familia, сидел три года, вышел пару лет назад?
Снова смешок.
– Нигга, я помню хренову тучу этих andino
[76] пареньков. Они как за резинки к тюрьме привязаны, так и мелькают туда-сюда, то на воле, то тут. И залупаются, хоть на наших братьев, хоть на ариев, хоть на любого хера, который им в глаза посмотрит. Многих тут валят. Какой именно тебе нужен?
– Феррер, Суэрте Феррер. Он еще называет себя Maldicion. Вышел на волю своими ногами, так что либо круче, либо умнее большинства. Ты должен был его запомнить.
– Ну да, Maldicion. Умнее – это вряд ли, но крут, да. Точно. Думаю, я склоняюсь к тому, чтобы припомнить этого парня.
– Хорошо. А склоняешься ли ты к тому, чтобы рассказать мне, где он сейчас?
– В смысле где он на воле!
– Да, я об этом.
На другом конце снова разлилась, будто лужа, задумчивая тишина. Карл прямо-таки ощущал вонь подозрительности, которую испускала эта лужа. Когда Гватемалец заговорил снова, он не спешил и тщательно подбирал слова:
– Я тут, шваль европейская, уже девять долгих лет. Терроризм и организованная преступность, мне обе статьи пришили. С чего ты взял, будто я могу узнать, что происходит на воле?
Карл заговорил жестче:
– Не прикидывайся дурачком, я не в том настроении. У меня сделка с КОЛИН, а не с наркоконтролем или полицией нравов. Это тебе не захолустье иисуслендское.
Я хочу, чтобы Феррера нашли и по возможности переправили через границу с Кольцом, и я намерен заплатить за это по расценкам КОЛИН. А теперь скажи, можем мы помочь друг другу или нет?
Гватемалец мгновение помолчал. Только одно мгновение.
– Я правильно услышал… по ценам КОЛИН?
– Да, правильно.
Очередная пауза, но на этот раз более осмысленная. Он почти слышал, как вращаются, ведя подсчет, шестеренки в голове Гватемальца.
– На воле дела делать г’раздо дороже, чем в тюрьме, – наконец сказал собеседник, и сказал вкрадчиво.
– Представляю себе.
– И переправка через границу тоже денег стоит. – Гватемалец втянул воздух, зашипев, как раскаленная сковородка, на которую плеснули водой. – Тут одолжение серьезное, еврошваль. Большой риск, очень высокие ставки.
