– Они спрашивают о чем-то еще?
Функционер КОЛИН отвел взгляд. Он ни разу не поинтересовался, что Карл делал в Манхэттене после того, как вышел из больницы.
– Нет, не спрашивают. А что, есть еще что-то, о чем мне нужно узнать?
Карл минуту честно обдумывал этот вопрос.
– Что-то, о чем еще тебе нужно знать? Нет. Ничего такого.
Ему было известно, что смерть сержанта полиции Нью-Йорка Эми Вестхофф наделала в Союзе шуму, но вряд ли у Нортона были силы или время на то, чтобы как-то связать это событие с Севджи Эртекин. Четыре года – долгий срок, к тому же Карл был уверен, что хорошо замел следы, когда звонил Вестхофф, причем ее чувство вины изрядно помогло в этом.
– Если честно, – устало сказал Нортон, – меня больше тревожит Вейл Корнелл, чем полиция. Туда вложены большие деньги, там есть люди, способные много чего нашептать в высокопоставленные уши, и всерьез преданные своему делу медики, которые не любят терять пациентов при загадочных обстоятельствах. И это не говоря уже о личном враче семьи Ортис, который ведет там прием.
– Тебе пришлось заплатить бригаде реанимации?
– Нет, с ними обошлось без проблем. Там сплошь молодежь, настроенная делать карьеру, и она прекрасно понимает, что может сделать с резюме иск о преступной халатности, пусть даже о соучастии. Я сделал так, чтобы они констатировали смерть на месте, а потом выпроводил их, сказал, что дело больше не в их компетенции. Видел бы ты их лица! Они с таким облегчением вышли…
Карл остановился, изучая постеры на стенах. «ТОЛСТЯКОВ СЛОЖНЕЕ ПОХИТИТЬ – БЛАЙТ, МАРСИАНСКИЙ МЕМОРИАЛЬНЫЙ ЗАЛ, 25 НОЯБРЯ». Концерт примерно через три недели. Интересно, подумал он, где я буду, когда «Толстяки» выйдут на сцену, и почти сразу прогнал эту мысль.
– Объяснение смерти Ортиса уже подготовлено?
Нортон таращился в кофейную гущу, остывшую еще два часа назад.
– Вариации на тему. Неожиданно проявившееся на поздней стадии вирусное заражение от пуль, которые оказались биологически активными. Или несовместимость организма с введенным Ортису нановосстановительным комплексом и шок, который он не смог пережить, потому что был слишком слаб. В любом случае, ты можешь быть чертовски уверен, что вскрытия не стоит опасаться. Альваро Ортиса похоронят как государственного деятеля, ему обеспечены надгробные речи о трагически безвременной кончине и большая табличка с его поганым именем, которую непременно где-нибудь повесят. Правда никогда не всплывет наружу. Так мы купили молчание его семьи.
Карл изумленно посмотрел на собеседника через всю комнату. С тех пор как они виделись в последний раз, с Нортоном что-то случилось, что-то помимо оставившей его способности удивляться. Определить эту перемену было сложно, но он вроде бы принял на себя новую роль устроителя сомнительных делишек КОЛИН с горьким мазохистским удовольствием. Казалось, он учился находить во власти, которой его обличили, некое мрачное наслаждение, будто терзаемый болью, но целеустремленный спортсмен. В порожденном вихрем вакууме, возникшем после смерти его брата и Ортиса, Том Нортон стал героем дня, приняв эту роль, как поднимающийся при звуке гонга боксер, как призванный к оружию герой поневоле. Как будто все это было всего лишь частью того, для чего он был создан, наряду с манерами юного патриция и отработанным спокойствием для пресс-конференций.
– А СМИ? – спросил его Карл. – И пресса?
Нортон хмыкнул:
– Ах, пресса! Не смеши ты мои тапочки.
Карл вернулся к столу и остановился, глядя в смотровое окно. Вдоль вереницы автомобилей бодро сновали туда-сюда одетые в форму сотрудники иммиграционной службы, и от их дыхания в холодном воздухе ночной пустыни поднимался пар; они выборочно проверяли автомобили, наклоняясь и заглядывая в салоны, светя длинными стальными цилиндрическими фонарями, которые держали поднятыми на плечо, будто крохотные базуки. Очереди тянулись до самого моста, где федеральная автострада номер десять, покидая Аризону, пересекала реку Колорадо в неистовом свете лазерных панелей и блуждающих узких лучей прожекторов. При таком освещении резкие линии сгрудившихся вокруг моста фортификаций выглядели черными силуэтами.
– Ну же, Суэрте, – пробормотал он, – где ты, мать твою?
На дальней стороне висячего моста околачивались два экипированных охранника, оба – позевывающие, замерзшие, с оружием наперевес – до смерти скучали. Один, что помоложе, едва перешедший двадцатилетний рубеж и звавшийся Лучо Акоста, сидел на камне, там, где тропа снова начиналась, и лениво швырял в реку камни-голыши. Его старший (впрочем, ненамного) напарник пока еще оставался на ногах, он стоял, небрежно откинувшись на канат моста, покуривая самокрутку и периодически задирая голову, чтобы посмотреть в небо над каньоном. Мигеля Кафферату тошнило от этой работы, тошнило от того, что приходилось торчать в этой глуши, которую отделял от огней Арекипы и его семьи целый день езды по сложной дороге, тошнило от неуклюжего, натиравшего тело бронежилета из веблара, даром что более легких бронежилетов пока не придумали, а еще его тошнило от Лучо, в жизни которого, судя по всему, не было других интересов, кроме футбола и порнухи. Когда Мигель проводил время с этим парнем, им владело удручающее предчувствие, что он общается с собственным сыном, подросшим на десять лет, и это делало его раздражительным. Когда Лучо приподнялся и показал на тропу, Мигель едва посмотрел в ту сторону.
– Мулы идут.
– Да, вижу.
Разговор утомил обоих. Они дежурили тут последние две или три недели, их вахта всегда приходилась на время от рассвета до середины дня. Босс весь издергался, он требовал, чтобы этот участок охранялся постоянно, а караул сменялся как можно реже. Оба охранника молча смотрели, как одинокая фигура и два мула спускаются в лучах утреннего солнца по нарезающей концентрические круги тропе. Это было довольно обыденное зрелище, и, в любом случае, при свете дня тут не приходилось ждать неприятных сюрпризов, за исключением разве что снайперов или, дери ее налево, атаки с воздуха.
Даже когда мулы и их погонщик достигли последнего поворота перед мостом, Мигель не чувствовал напряжения, однако на его обветренном лице мелькнул интерес. Он услышал, как Лучо встал с камня.
– Это не мул Сумаривы впереди, нет?
Мигель козырьком приставил ладонь ко лбу, защищая глаза от слепящего света.
– Похоже на то. Но, конечно, это не сам Сумарива, здоровый больно. И посмотри, как идет.
Замечание было справедливым. Высокий человек явно не привык спускаться по горным тропам. Каждые пару шагов подскакивал и оступался, вздымая вокруг себя клубы белой, похожей на пудру пыли. К тому же он, казалось, прихрамывал и не имел ни малейшего понятия, как управляться с мулами. Пока он неуклюже спускался, его большие новомодные сапоги и длинный плащ запылились, как и потрепанный кожаный стетсон, под широкими полями которого мелькало бледное лицо. Мигель хмыкнул.
– Да это ж долбаный гринго, – удивленно сказал он.
