– Я, э-э, знаю. Но мне и отсюда тебя слышно.
– Может, и слышно, но я все равно не хочу, чтобы нам приходилось орать. Так что давай, иди сюда.
Сжав зубы, он встал с собственного спальника и перебрался к ней. Она кивнула на свободное место слева, Скотт неловко примостился на корточках, даже толком не усевшись, и ощутил волну ее запаха, слегка замутненного потом пустыни, – он подумал, что Рен, наверно, со вчерашнего утра не принимала душ. Она посмотрела ему в лицо, и юноша ощутил, как в груди что-то перевернулось, – такое и раньше бывало. Она мотнула головой вверх, в сторону потолка и вышки:
– Ты ведь знаешь, кто там, наверху, – шепнула она, – правда?
Где-то в животе плеснуло радостное возбуждение, оно устремилось вверх и встретилось с ощущением, возникшим под ребрами от взгляда на Рен. Он коротко кивнул самому себе:
– Это ведь оно, да?
– Да. – Она вздохнула. – Это тяжело для меня, Скотт. Я росла в большой семье, среди нас и христиане были, но я к ним не относилась. Мой религиозный опыт очень… отличается от твоего. Там, откуда я родом, мы допускаем, другие веры возможны, но считаем, что они – просто другой путь к той самой истине, в которую верим мы сами. Менее прямые тропы для менее просвещенных. Мне и в голову не приходило, что, может быть, это наша истина – менее просвещенная и что правы христиане. Что… – Она покачала головой. – Я даже предположить этого не могла.
Он почувствовал, как теплая, покровительственная нежность поднялась в нем, словно пламя. Он потянулся, взял руку, которая лежала у нее на коленях, ласково сжал.
– Все нормально, – сказал он. – Ты была искренней в своей вере, вот что важно.
– Я хочу сказать, приходится же верить в то, что ты видишь собственными глазами. Да, Скотт? – Она встретилась с ним взглядом. – Ты веришь в то, что тебе говорят, а остальное не имеет смысла, так?
Он испустил глубокий вздох:
– По мне это вполне логично, Кармен.
– Да, в этом-то все и дело, и я не знаю, есть ли в вашей Библии что-то, что объясняло бы происходящее. Все, что происходит, в корне отличается от представлений о последнем цикле, которые я получила дома. Он говорит, – она показала глазами наверх, – что пришел рано, что пока не время, и он должен собраться с силами. Он должен многое сделать тут, но у него есть враги, и эти враги все еще сильны. А это означает, что мы должны защищать его, пока его время не придет. Он избрал нас, Скотт. Отделил от… э-э… от…
– От плевел?
– Да, от плевел. Ты видел, что он сделал с Ночерой и Бардом? Они были прислужниками тьмы, Скотт. Теперь я это понимаю. В смысле мне никогда не нравился Ночера, а Вард… Ну, я думала, он ничего так, но…
– У Сатаны тысяча ловушек, – сказал ей Скотт. – Он может надеть тысячу масок.
– Да.
Он поколебался, глядя на нее:
– А ты ему… – он пробовал на вкус непривычное слово, которое произнес его язык, – ему прислуживаешь?
– Да. Он мне так велел. До тех пор, пока один из, э-э, из ангелов не явится, чтобы взять это на себя. Он сказал, что до тех пор будет говорить через меня.
Скотт все еще держал Кармен за руку, но теперь выпустил ее и дернулся в сторону, словно эта рука стала слишком горячей на ощупь. Изо всех сил стараясь не пялиться на ее красоту, он хрипло выдавил:
– Ты… ты так этого достойна! Тебя наполнит свет.
Потом ее рука вдруг оказалась на пряжке его ремня и потянула к себе. Рен наклонилась и коснулась приоткрытыми губами его рта. Снова отстранилась.
Он задохнулся. В висках застучала кровь. Под брючным ремнем вспухло и стало тесно.
– Что ты делаешь? – зашипел он.
Она сделала жест в сторону потолка:
– Он там, наверху, Скотт. Стоит и несет стражу, защищая нас. Все в порядке.
– Нет, это же… – Он покачал головой, растеряв все слова. Пытаясь объяснить: – Это же грех, Кармен.
Он хотел отодвинуться от нее, но при этом лишь отклонился назад в своем неловком полусидячем положении и шлепнулся на спальник, спиной к стене. При этом он вовсе не увеличил расстояние между ними. Или, может быть, думал он потом, может быть, ему вовсе не хотелось его увеличивать.
– Кармен, – взмолился он, – нам нельзя грешить. Не сейчас. Не здесь. Это неправильно.
Но Кармен Рен лишь зацепила большим пальцем горловину своей рубашки, посмотрела вниз, на собственную руку, и потянула. Статический шов с легким треском поддался, а она все тянула палец вниз, расстегивая рубашку и обнажая груди в поддерживающих чашечках. Сквозь прозрачный блеск пластика он ясно видел ее соски, прижатые к внутренней поверхности каждой чашечки. Она снова подняла глаза и улыбнулась.
– Как это может быть грехом? – просто спросила она. – Скотт, разве ты не видишь? Разве не чувствуешь?
Этому предназначено произойти. Это таинство, очищение для нас обоих. Дар его любви. Загляни в себя. Неужели ты не чувствуешь?
Он чувствовал.
С тех пор прошло очень много времени.
Скотт перестал быть девственником еще в одиннадцатом классе благодаря Дженни Уилкинс, а после нее до отъезда в Штаты Кольца были и другие девушки, пусть он и старался не гордиться этим, потому что знал, что гордиться неправильно. Но женщины сами искали его расположения, нет смысла это отрицать. Скотт пошел в мать, он был высоким и длинноногим, его торс развился еще в отрочестве, когда он подрабатывал на стройке заборов и укреплении русла реки Биттеррут, так что потом смог заплатить за учебу в старших классах, не став обузой семье, и вербоваться на флот ему тоже не пришлось. Кроме того, что он имел развитую мускулатуру и длинные ноги, он был учтивым и добрым, и, если верить Дженни, девушкам это тоже нравилось.
Но в ШТК с ним что-то случилось.
Может, все дело в том, что секс был везде: идеально упругие модифицированные тела, невозможно понять, настоящая ли это плоть или сгенерированные переменные интерфейсы, но они попадались постоянно, обвивали друг дружку на больших лазерных билбордах, на экранах в витринах магазинов, на всех навороченных сумках для покупок, женщины несли их, зажав в кулаке, будто это какие-то большие продолговатые фрукты, которые держат за стебель или за лозу. На любом нерелигиозном канале, какой ни включи, – плоть и похотливые стоны, на рекламных листовках, которые приходят по почте, на мусорных баках, прости господи, и даже, однажды, когда он был в Вольной Гавани, на небе в виде голографического изображения со звуковым сопровождением из динамиков, установленных вдоль пляжа в Венис. Может, дело именно в этом нескончаемом обстреле, в переизбытке подобных вещей, а может, Скотт просто тосковал по дому. Но как бы там ни было, к концу первого года благодушная уверенность, которой он наслаждался на родине, улетучилась, как пар от утреннего кофе на террасе, оставив его одиноким и холодным.
