– Ого, телепат, да к тому же скромница вдобавок.
Но Севджи видела, что он не уверен в себе. Она пожала плечами:
– Не буду спорить, Том. Может, ты еще не понял этого, а может, просто не хочешь понимать. Но на самом деле ты пытаешься взять под контроль Марсалиса и меня. То, как я буду на него реагировать, как я сейчас реагирую на него.
Нортон одно долгое мгновение смотрел на нее. Севджи даже подумала, что он сейчас отшатнется. Потом настала его очередь пожимать плечами.
– Пусть так, – сказал он ровно, – и как же ты на него реагируешь, Сев?
Неизвестно, как насчет всего остального, но вот насчет возвращения домой Нортон оказался прав. На то, чтобы получить разрешение, ушел остаток дня, а когда оно наконец было получено, люди все еще толпились у ворот. Кто-то установил вдоль дороги большие переносные лазерные панели, подключенные к аккумуляторам автомобилей, может, работающие от интегрированных модулей питания. С обзорной башни все это выглядело как гротескная арт-галерея под открытым небом, где напротив каждой панели собрались в кучки человеческие фигурки, а другие фигурки прогуливались туда-сюда. Скандирование прекратилось, когда опустилась ночь и неожиданно прибыли три полицейские «капли» с вишневыми крышами. Теперь они стояли, припарковавшись среди остальных машин, а если приехавшие в них копы и пытались как-то контролировать толпу, то это было совершенно незаметно. Журналисты, по-видимому, разошлись по домам.
– Я уже такое видел, – сказал худощавый латиноамериканец, который только что принял пост на башне. – Копы их гоняют, чтобы не было злобных репортажей, в случае если говно попадет на вентилятор. А коль оно туда все же попадает, наутро все выдают одинаковые подчищенные трансляции – цензура же. У Таллахасси договоренность с большинством каналов, привилегированный доступ к законодательным органам и все такое. Никто не нарушает порядок.
– Да уж, – буркнул Марсалис, – журналистская сознательность. Мне будет этого не хватать.
Ночной ветерок с моря нес прохладу и был слегка приправлен солью. Севджи чувствовала, как щекочут щеку развевающиеся волосы, но в тот же миг в ней проснулся инстинкт копа. Она заставила себя не обернуться на Марсалиса и сказала все тем же небрежным тоном:
– Будет не хватать, говорите? Куда это вы собрались?
А вот Марсалис обернулся. Она искоса посмотрела на него, и их взгляды схлестнулись.
– В Нью-Йорк, разве нет? – непринужденно сказал он. – На территорию Северо-Атлантического Союза, гордящегося званием родного дома свободной американской прессы.
Она снова посмотрела на него, на этот раз задержав взгляд.
– Вы пытаетесь разозлить меня, Марсалис?
– Эй, да я просто процитировал путеводитель. Союз – единственное место, где до сих пор в силе постановление по делу «Линдли против службы национальной безопасности», так? И статуя Линдли так и стоит в Бэттери-парке
[38], а на постаменте табличка с гравировкой «Защитница истины»? В большинстве местечек Республики, где я бывал, ее статуи давно убрали.
Она расслабилась, сделав в памяти пометку на будущее и отпустив своего внутреннего копа до поры до времени на покой. Что до остального, то Севджи не удалось понять, померещилась ей ирония в его голосе или нет. Она была достаточно раздражена, так что примерещиться вполне могло; впрочем, Марсалис тоже был достаточно раздражен, чтобы начать иронизировать. В любом случае, желания разбираться в этом все равно не было. После целого дня ожидания все были не в лучшем настроении.
Севджи прошла в другое место обзорной башни. Отсюда ей был виден дальний край базы, частично скрытый громадой нанопричала, и ярко-зеленые посадочные огни, достаточно далекие, что казалось, будто они подмигивают, будто морской ветер, налетая, раздувает угольки. КОЛИН выслала за ними обычный самолет, так что им придется подождать чуть дольше, зато он уже в пути, а значит, они будут дома через считаные часы. Она почти ощущала кожей грубые хлопчатобумажные простыни собственной постели.
А о Марсалисе она станет волноваться потом.
Через несколько минут он молча ушел с башни, прогрохотав по решетчатым металлическим ступеням лестницы. Севджи смотрела, как он опять идет в сторону пляжа в свете фонарей легкой, почти прогулочной походкой, да только в том, как он движется, едва заметно сквозила нерешительность. Он не оглядывался, и вскоре его проглотила царившая на пляже тьма. Севджи нахмурилась.
Потом. Будешь волноваться об этом потом, Сев.
И, глядя на огни, она пустила мысли на самотек.
Почти сразу реактивный самолет КОЛИН возник из облаков, и свет его прожекторов смешался с огнями взлетно-посадочной полосы. Он коснулся земли, бесшумно из-за разделявшего их расстояния, и расцвеченной тенью проехал несколько вперед по инерции.
Севджи зевнула и пошла за вещами.
В полете она задремала, и ей приснилась статуя Линдли. Мурат Этрекин стоял, освещенный холодным зимним светом – как тогда, когда ей было одиннадцать, только во сне она была уже взрослой, – и показывал на постамент, где крепилась табличка с надписью, гласившей: «От неудобной правды можно сбежать лишь в неосведомленность. Я не нуждаюсь в удобстве и не приемлю бегства. Мне требуется знать».
– Смотри, – говорил он ей, – для этого достаточно лишь одной такой женщины.
Но стоило ей взглянуть на статую Линдли, та превратилась в черную фигуру из реконструкции убийства Монтес и, вскинув кулак, прыгнула на нее с пьедестала.
Севджи отступила и блокировала удар, перехватив атакующую руку за запястье. Рука крутнулась, и Севджи увидела, что она завершается не кулаком, а отлитой в металле маской древнегреческого театра. Севджи сопротивлялась, и тут ее по мгновенно складывающейся логике сна осенило, что противник хочет прижать маску к ее лицу, и если это произойдет, то снять маску будет невозможно.
В отдалении мамаша толкала по парку коляску с младенцем. Двое детишек сидели в траве, над их головами сражались два сверкающих игрушечных истребителя, пальцы детей лихорадочно метались по лежавшим на коленях панелям управления, головы в шлемофонах с непрозрачными забралами были запрокинуты. Ее собственный бой был куда медленнее, он шел вяло, это было как тонуть в грязи. Убийца из реконструкции был сильнее Севджи, но, казалось, тактика у него подкачала. Каждое движение выигрывало ей время, но Севджи не могла причинить противнику никакого вреда, не могла разжать его хватку.
Маска уже мешала ей видеть солнце.
– Я сделал все, что мог, – сказал Мурат устало, и она захотела закричать, но не смогла. Дышать было тяжело, горло болело. Отец шел прочь от нее через парк, к изгороди и воде. Ей пришлось вывернуть шею, чтобы он не пропал из виду. Следовало бы позвать его, но боль в горле была слишком сильна, да и, в любом случае, Севджи знала, что это ни к чему не приведет. Драка начала выматывать ее, силы постепенно истощались. Даже солнце становилось все холоднее. Она сражалась механически, с горечью, и маска над ее головой…
