– Вы говорите так, как будто не имеете к ним отношения, – сказала она, обвиняюще повысив голос. – Как будто вы другой.
– А я и есть другой.
Совсем как Итан, блин, один в один как Итан. В Севджи вдруг поднялось отчаяние, и собственный голос показался унылым даже ей самой:
– И вам неважно, что с ними так обращаются?
Он снова пожал плечами:
– Их жизнь – это выбор, который они сделали, Эртекин. Они могли отправиться на Марс, когда КОЛИН открыла для них эти врата в Мюнхене. Они выбрали остаться. Они могли устроить свою жизнь в резервации, но выбрали бежать. А когда я прихожу за ними, у них всегда есть возможность сдаться.
В истерзанной памяти всплыло изрешеченное пулями тело Итана на столе в морге. Ее вызывают для опознания – дрожь и холод потрясения.
– Выбор, да, – ощерилась она. – И каждый выбор это, сука, унижение. Откажись от свободы, сдайся и делай, что тебе говорят. Вы же охренеть как хорошо знаете, что значит такой выбор для тринадцатого.
– Это выбор, который я сделал, – сказал Марсалис кротко.
– Да, – она снова смотрела в сторону, на этот раз с отвращением, – вы правы. Вы действительно другой.
– Ага, я умнее.
В сотне метров от них в противоположную сторону прошел другой паром. Севджи ощутила вдруг, что ее необъяснимо тянет к этому островку света, теплым окнам и неясным фигурам, которые по нему двигались. Потом она поняла весь идиотизм ситуации, хлестнувший ее наотмашь, как морской ветер. Совсем рядом, буквально за ее плечом были такие же окна, за которыми находились такие же залитые светом и протопленные помещения – просто она повернулась к ним спиной.
Правильно, Севджи, так гораздо лучше. Отвернись, стой на холоде и смотри на этот херов недоступный корабль, который уплывает от тебя прочь.
Идиотка чертова.
– Так, значит, он пал в бою?
Она резко обернулась, чтобы снова встретиться глазами с Марсалисом.
– Кто?
– Тот тринадцатый, с которым у вас был роман. – Его голос был все таким же мягким и спокойным. – Вы сказали, что он умер, и злитесь на меня за то, чем я зарабатываю себе на жизнь. Логично предположить, что ваш возлюбленный погиб, встретившись с кем-то вроде меня.
– Нет, – сказала она напряженно, – не вроде вас.
– Хорошо, не вроде меня. – Он ждал, и его слова осели между ними, как тьма и шум моторов, с которыми судно рассекало ее.
Севджи сжала зубы.
– За ним прислали группу захвата. Целую, чтоб ее, дюжину бойцов. Даже больше. Бронежилеты, шлемы, автоматы… И все против одного-единственного мужчины, который был у себя дома. Они… – Ей пришлось сглотнуть. – Я к тому времени уже ушла на работу, потому что было утро. А он как раз вернулся с ночного дежурства. Кто-то из копов предупредил, что за ним идут, на его трубке потом нашли звонок со скрытого номера. Он…
– Он был копом?
– Да, он был копом. – Она сделала беспомощный жест, скрючив пальцы, как когти. – Хорошим копом. Сильным, честным, надежным. В рекордно короткое время стал детективом. Он ни разу не сделал ничего дурного.
– Вероятно, кроме фальшивых документов.
– Да. Он подделал гражданство Штатов Кольца еще до того, как началось интернирование. Говорил, что он это предвидел. Купил все нужные документы в Вольной Гавани Ангелин, для убедительности пару лет помотался по Западному побережью, потом подал на гражданство Союза. Тогда не проводили теста на выявление модификации тринадцать, а когда он получил гражданство, то оказался под защитой Закона Креста – право на генетическую конфиденциальность, все такое…
– Выглядит как идеальное исчезновение.
– Да? – Она слабо улыбнулась ему через боль. – Таково ваше мнение как профессионала?
– Раз уж на то пошло. Я думаю, он был умен.
– Ну да, ну да. Как сказал Джейкобсен, «тенденция к социопатии вкупе с опасно высоким, чуждым условностям интеллектом». Именно поэтому мы и изолируем тринадцатых, так?
– Нет. Мы изолируем тринадцатых потому, что все остальное человечество их боится. А сообщество перепуганных людей – формация слишком опасная. Чтобы не иметь с ней дела, стоит пойти на интернирование.
Она всмотрелась в его лицо, чтобы понять, иронизирует он или нет, и не поняла.
– Его звали Итан, – сказала она наконец, – Итан Конрад. Когда его убили, ему было тридцать шесть лет.
Другой паром был уже едва виден, его огни почти исчезли среди сияния европейского берега Стамбула. Севджи глубоко вздохнула:
– А я была на седьмом месяце беременности.
Глава 23
На азиатском берегу, когда Европа сжалась до сияющих вдоль воды огней, она напилась и рассказала ему остальное.
Карл не знал, почему так случилось, было ли это побочным эффектом опьянения или так планировалось изначально. Как бы то ни было, он не ожидал ничего подобного. Глядя на ее плотно сжатые губы, после того как она неожиданно рассказала о своей потере, он осознал, что эта рана заживет не скоро. В Кадыкее они молча сошли с парома, облаченные в общий кокон тишины, который, казалось, приглушал топот и лязг высадки. Тишина оставалась с ними, пока они брели вверх от набережной, следуя за голографической стрелкой-указателем на пластинке электронного ключа, пока они прошли с полдюжины кварталов и добрались до извилистой Moda Caddesi, улицы Моды, где в одном из невысоких жилых домов располагалась служебная квартира. Район был спальным, его обитатели видели десятый сон, и по пути им никто не встретился.
Во всем этом сквозило какое-то странное, таинственное чувство освобождения и обретения пристанища. Тихо-тихо, вверх, прочь от огней пристани, мимо опущенных жалюзи на витринах и занавешенных окон спящего мира; в чашечке ладони Эртекин мерцает нанесенная на магнитный ключ карта, отбрасывая на ее лицо блики бледного синеватого света. Добравшись до места, она с преувеличенной осторожностью открыла дверь в холл, и они поднялись на нужный этаж по ступеням, предпочтя лестницу лифту. В квартире, где давно никто не жил, стоял слегка затхлый холодок, и они по-прежнему молча вместе отправились на кухню и обнаружили на столе открытую, но едва начатую бутылку ракы «Алтынбаш».
– Лучше бы вам плеснуть мне немного, – мрачно сказала Эртекин.
Пока Карл искал подходящие высокие узкие стаканы, оказавшиеся в кухонном шкафчике, она налила в кувшин воды из-под крана. Он до половины заполнил стаканы маслянистой прозрачной жидкостью и смотрел, как Эртекин доливает воду. Соединяясь с водой, ракы заклубился молочно-белым. Она схватила свой стакан, выпила залпом, даже не задержав дыхания, поставила его на стол и посмотрела на Карла. Тот снова налил половину и подождал, пока она дольет воды. На этот раз Эртекин лишь отхлебнула глоток и ушла вместе со стаканом в стылую, необжитую гостиную. Взяв бутылку, кувшин и свой собственный стакан, Карл последовал за ней.
