Пришло время для мирных переговоров, к которым Габсбурги были готовы не меньше османов. С Фердинандом было достигнуто соглашение, который в формулировке, продиктованной Ибрагимом, обращался к Сулейману как сын к отцу и тем самым удовлетворил гордость и престиж османов. Со своей стороны, Сулейман обещал отнестись к Фердинанду как к сыну и даровал ему мир «не на семь лет, не на двадцать пять лет, не на сто лет, а на два века, три века», в действительности навсегда, если Фердинанд сам не нарушит его. Венгрия должна была быть разделена между двумя суверенами – Фердинандом и Запольяи.
В действительности соглашение оказалось труднодостижимым. Сулейман, с одной стороны, натравливал Запольяи, «моего раба», и Фердинанда, и настаивал, что «Венгрия моя»; Ибрагим же настаивал на том, что каждый должен иметь то, что имел. В конце концов, к полному замешательству Сулеймана, вдобавок еще и за его спиной Фердинанд и Запольяи заключили самостоятельное соглашение: каждый правит как король в своей части страны до смерти Запольяи, после чего всей страной будет править Фердинанд.
Таким образом, получалось, что на одном из поворотных этапов истории Сулейман в конечном счете так и не смог проникнуть в сердце Европы, так же, как мусульмане из Испании потерпели неудачу восемью веками раньше в битве под Туром.
14
В свое время, когда Сулейман унаследовал османский трон, кардинал Уолси сказал о нем послу Венеции при дворе короля Генриха VIII: «Этому султану Сулейману двадцать шесть лет, он лишен здравого смысла; следует опасаться, что он будет действовать так же, как его отец». Дож написал своему послу: «Султан очень силен и исключительно враждебен по отношению к христианству». Великий Турок, «Синьор Турко» для венецианцев, внушал правителям Западной Европы лишь страх и недоверие к себе как «сильный и грозный враг» христианского мира.
Кроме подобных воинственных определений, поначалу мало что еще создавало Сулейману иную репутацию. Но вскоре его военные операции стали все более и более уравновешиваться дипломатическими битвами. До этого времени иностранное представительство при дворе султана ограничивалось главным образом представителем Венеции, которая со времен поражения, нанесенного ей турками на море в начале века и последовавшей за ним утратой превосходства в Средиземном море, «научилась целовать руку, которую ей не удалось отрубить». Венеция, таким образом, культивировала тесные дипломатические отношения с Портой, которую она считала своим ведущим дипломатическим пунктом, направляя в Стамбул частые миссии и имея там постоянную резиденцию. Венецианские дипломаты постоянно направляли дожу и в правительство донесения и, таким образом, косвенно помогали держать Европу в целом хорошо информированной относительно развития событий при дворе султана. Король Франциск I однажды сказал о них: «От Константинополя не поступает ничего правдивого, кроме как через Венецию».
Но теперь зарубежные контакты возросли с прибытием новых миссий влиятельных иностранцев, среди которых были французы, венгры, хорваты и, сверх всего, представители короля Фердинанда и императора Карла V с его раскинувшимися на больших пространствах космополитичными владениями. Благодаря им, а также растущему числу иностранных путешественников и писателей, христианский Запад постоянно открывал для себя новые подробности о Великом Турке, его образе жизни, об институтах, с помощью которых правил, характере его двора с его изощренным церемониалом, о его подданных с их диковинными, но далеко не варварскими традициями, манерами и обычаями. Образ Сулеймана, теперь представлявшийся Западу, был, по сравнению с его османскими предками, образом цивилизованного монарха – в восточном, если даже не в западном понимании. Было очевидно, что он поднял восточную цивилизацию до ее пика. Обогатив ее новыми чертами великолепия, не случайно был он назван Западом «Великолепным».
Ежедневная жизнь Сулеймана во дворце – от утреннего выхода до вечернего приема – следовала ритуалу, сравнимому в его детальной точности с ритуалом французских королей в Версале. Когда султан утром вставал с кушетки, его должны были одевать люди из числа его наиболее приближенных придворных: в верхнюю одежду, одеваемую лишь однажды, с двадцатью золотыми дукатами в одном кармане и с тысячей серебряных монет в другом, и кафтан, и нерозданные монеты в конце дня становились «чаевыми» постельничего. Еда для его трех трапез на протяжении дня подносилась ему длинной процессией пажей, чтобы быть съеденной в одиночестве с превосходных фарфоровых и серебряных блюд, расставлявшихся на низком серебряном столике, с подслащенной и ароматизированной водой (изредка вином) для питья, в присутствии стоящего рядом доктора в качестве меры предосторожности от возможного отравления.
Спал султан на трех малинового цвета бархатных матрацах – один из пуха и два из хлопка, – покрытых простынями из дорогой тонкой ткани, а в зимнее время – завернувшись в мягчайший соболий мех или мех черной лисицы с головой, покоящейся на двух подушках с витым орнаментом. Над его кушеткой возвышался золоченый балдахин, а вокруг – четыре высокие восковые свечи на серебряных подсвечниках, при которых на протяжении всей ночи находились четыре вооруженных стража, гасившие свечи с той стороны, в которую мог повернуться султан, и охранявшие его до пробуждения. Каждую ночь в качестве меры безопасности он, по своему усмотрению, будет спать в другой комнате, которую его постельничьи должны будут тем временем подготовить.
Большая часть его дня была занята официальными аудиенциями и консультациями с чиновниками. Но когда не было заседаний Дивана, он мог посвящать свое время досугу, возможно, читая Книгу Александра – легендарный отчет персидского писателя о подвигах великого завоевателя; или изучая религиозные и философские трактаты; или слушая музыку; или же смеясь над ужимками карликов; или наблюдая за извивающимися телами борцов; возможно, развлекаясь остротами придворных шутников. Во второй половине дня, после сиесты на двух матрацах – одном парчовом, шитом серебром, и другом – шитом золотом, он нередко мог переправляться через пролив на азиатский берег Босфора, чтобы отдохнуть в здешних садах. Или, напротив, сам дворец мог предложить ему отдых и восстановление сил в саду третьего двора, засаженном пальмами, кипарисами и лавровыми деревьями, украшенном павильоном со стеклянным верхом, над которым струились каскады сверкающей воды.
Его развлечения на публике оправдывали его славу поклонника великолепия. Когда, стремясь отвлечь внимание от своего первого поражения под Веной, он летом 1530 года отметил праздник обрезания пятерых своих сыновей, празднества длились три недели. Ипподром был превращен в город ярко драпированных шатров с величественным павильоном в центре, в котором султан восседал перед своим народом на троне с колоннами из лазурита. Над ним сиял палантин из золота, инкрустированный драгоценными камнями, под ним, покрывая всю землю вокруг, лежали мягкие дорогие ковры. Вокруг располагались шатры самых разнообразных расцветок. Вместе с официальными церемониями с их пышными процессиями и банкетами ипподром предлагал множество развлечений для народа. Тут были игры, турниры, показательная борьба и демонстрация искусства верховой езды; танцы, концерты, театр, постановки батальных сцен и великих осад; цирковые представлю с клоунами, фокусниками, обилием акробатов, с шипеньем, разрывами и каскадами фейерверков в ночном небе – и все это с размахом, никогда ранее не виданным в городе.
