Мое внимание привлекло то, что я приняла за одежду мисс Николс. Пятна крови с трудом можно было различить на темной материи, однако, учитывая особенности нападения, я понимала, что они там есть. Маленькие ботиночки на шнуровке покрыты грязью; грязь испачкала стол, на котором они лежали. Ботинки были сильно поношены, что свидетельствовало о ее бедности.
По моей спине пробежала дрожь, никак не связанная с мрачной процедурой, которая происходила в противоположном конце комнаты. Поддерживать низкую температуру в этой части дома было необходимо, иначе образцы слишком быстро разлагались.
Не стесняющее движений платье из муслина, которое я теперь надела, служило плохой защитой от холодного воздуха, но я предпочитала работать в нем, а не в более нарядном платье с корсетом, хотя руки покрылись гусиной кожей.
Я обвела взглядом противоположную от меня стену, где лежали медицинские журналы и инструменты, которые постороннего человека могли немного испугать. Изогнутое, похожее на серп лезвие ножа для ампутации, пилы для костей, внушительные стеклянные и металлические шприцы были бы вполне уместны в том готическом романе, которым так увлекались в детстве и я, и Натаниэль, – он назывался «Франкенштейн». Их легко можно было принять за дьявольские приспособления, если человек имел склонность к таким предрассудкам… как отец.
Потустороннюю тишину помещения нарушил голос дяди, который перечислял основные факты, такие как рост, пол, цвет волос и глаз, одновременно осматривая тело в поисках других травм, полученных жертвой в момент убийства. Эти факты я уже помнила по записям в моем журнале.
Я смотрела, как Томас делает заметки в медицинской анкете с механической точностью; на его пальцах появилось еще больше чернильных пятен, чем вчера в классе. Делать записи входило в мои обязанности во время подобных процедур. Я терпеливо стояла, вдыхала химический воздух и слушала тихие звуки, издаваемые разрезаемой плотью, пытаясь не обращать внимания на тошноту, поднимающуюся в желудке. Мне всегда требовалось несколько минут, чтобы привести в порядок нервы.
Через несколько мгновений дядя заметил, что я стою в углу, и подал мне знак надеть фартук и присоединиться к ним.
Когда я подошла ближе к трупу, словно закрылась какая-то дверь между моим сердцем и головой, оставив все эмоции по другую сторону. Когда я стояла над трупом, я больше не видела ту женщину, какой мертвая была при жизни. Я видела лишь покинутую оболочку, и мною овладело сильнейшее любопытство.
Эта женщина превратилась из приятной на вид женщины в еще одно безликое тело; этим летом я достаточно часто имела с ними дело. Обрывки ткани прикрывали некоторые части ее тела, чтобы соблюсти пристойность, хотя в ее состоянии не было ничего пристойного.
Ее кожа имела более бледный цвет, чем тончайшая посуда ручной работы, которую мама унаследовала от своей бабушки из Индии, за исключением подбородка, где виднелся темный синяк. Тяжелая жизнь уничтожила ту нежность, которая прежде была свойственна ее облику, по моим представлениям, и смерть не была доброй к ней, когда заключила ее в свои беспощадные объятия.
По крайней мере, глаза у нее были закрыты. Больше ничего мирного в ее облике не было. По словам дяди, у нее не хватало пяти зубов и на языке также имелся разрез: он свидетельствовал о том, что ее, вероятно, ударили или сбили с ног, и она потеряла сознание перед тем, как ей перерезали горло. Это были самые щадящие повреждения.
Мой взгляд переместился на низ живота, в левой части которого зияла огромная рана. Дядя Джонатан на занятии не преувеличил: эта рана была неровной и очень глубокой. Несколько меньших ран тянулись вдоль правой стороны торса, но они были не такими глубокими, насколько я могла судить.
Я видела, почему дядя считал, что преступник пользовался обеими руками. Синяк на челюсти указывал, что кто-то обхватил ее лицо левой рукой, а разрез на левой стороне тела, вероятнее всего, сделал человек, действующий правой рукой. Разве только убийца был не один…
Я покачала головой и снова сосредоточилась на верхней части тела. Раны от ножа на шее говорили о жестоком нападении. Тем не менее мне было на удивление легко смотреть на них в моем новом, эмоционально отстраненном состоянии, и у меня промелькнула мысль: тетя Амелия, возможно, сказала бы, что это еще один удар, нанесенный моему моральному облику.
– Девушки должны думать о нарядах и украшениях, а не о прегрешениях, – говаривала она.
Я мечтала о том времени, когда девушки смогут носить наряды и пользоваться косметикой – или не пользоваться косметикой и наряжаться в джутовые мешки, если им этого хочется, – при этом заниматься выбранной ими профессией, и их выбор не будут считать «прегрешением».
Дядя внезапно отпрянул назад и чихнул. В моей голове тут же возникли мысли о заражении болезнями, передающимися по воздуху. Целую минуту я старалась взять себя в руки. Страхи отца не станут моими страхами и не помешают мне делать то, что необходимо.
Дядя щелкнул пальцами и указал на один из четырех хирургических ножей, лежащих на металлическом подносе. Я хватала и подавала ему эти инструменты, а потом брала их у него и погружала в спирт после того, как он мне их возвращал. Когда настал момент удалять органы, я подготовила отдельные подносы и банки для образцов еще до того, как дядя их потребовал.
Я хорошо знала свое дело.
Он что-то проворчал, выражая одобрение, затем взвесил по очереди обе почки.
– Левая почка весит примерно сто тридцать семь граммов, – Томас записал эти сведения и быстро сосредоточился на дальнейших высказываниях дяди. Он молчал, когда был поглощен работой, и совершенно не замечал моего присутствия, словно я была предметом мебели, пока во мне не нуждались. – Правая несколько маловата, она весит около ста девятнадцати граммов.
Дядя отделил маленькую частицу каждого органа и положил в чашки Петри для дальнейшего изучения. То же он проделал с сердцем, печенью, кишками и мозгом. Чистый белый фартук дяди постепенно покрывался пятнами крови, но он методично мыл руки после каждого среза, чтобы не загрязнить улики.
Нет доказательств того, что такое загрязнение может произойти, но у дяди на этот счет свои собственные теории.
– Будь проклято это консервативное общество! – орал он. – Я знаю то, что я знаю.
По внешнему виду он не сильно отличался от мясника. Полагаю, даже умершие люди были для него всего лишь животными, которых разделывают во имя науки, а не ради пропитания.
Все выглядит одинаково, если снять верхние слои.
Я чуть не рассмеялась вслух своим абсурдным мыслям. Два раза в год тетушка Амелия и кузина Лиза гостили у нас. Целью их визита – отчасти – было ввести меня в общество девушек моего возраста, для чего они устраивали пышные чаепития. Тетушка Амелия надеялась, что потом я буду продолжать посещать их уже без нее, но я положила этому конец. Девушки, которые приходили на чай, не понимали моих мыслей, и именно поэтому я отклоняла их приглашения в последние несколько месяцев. Я ненавидела жалость в их глазах и не представляла себе, как объяснить им мои вечерние занятия.
