– По-моему, ты хочешь сказать: успешно добивался поцелуя. Если леди так желает, я сейчас же это сделаю, – Томас пожал плечами и сделал вид, будто собирается подняться по лестнице, но я схватила его за руку и указала на дядю, который возмущенно сопел в другом конце комнаты.
– Если ты не пойдешь туда и не поможешь ему, – я кивнула в сторону дяди, – боюсь, он начнет кидаться всем, что под руку попадется.
– Ты права, признаю. Ты боишься, что твой отец полюбит меня и мы окажемся помолвленными еще до конца вечера, – Томас нагнулся ко мне и защекотал губами мое ухо самым неприличным образом. Дядя откашлялся. – Мне очень нравится мысль о новых приключениях вместе с вами, мисс Уодсворт.
Я покачала головой. Конечно, теперь он обращается ко мне как положено. Притворщик. Он прижался губами к моей руке в целомудренном поцелуе, потом отошел к дяде и занял мое место возле открытого мозга.
Я посмотрела, как он отделил кусочек мозга, а потом молча поднялась наверх. Мне его будет ужасно недоставать, и новая волна горя накрыла меня. Натаниэля нет, и теперь отец отлучит меня от моих занятий и тем самым отберет у меня и дядю с Томасом. У меня ничего не осталось.
Я поднялась по лестнице и остановилась. Широкая фигура отца виднелась в дверном проеме, как всегда, внушительная. Я повернула на пальце мамино кольцо, понимая, что на нем, вероятно, остались засохшие капельки крови.
Отец бросил взгляд через мое плечо, потом посмотрел на меня. Ему не надо было ничего говорить. Его чувства были ясно написаны на лице. Любой мог угадать их значение. Я устала и хотела сдаться.
Натаниэль занялся наукой и оказался в могиле. Вероятно, это знак, что мне тоже нужно бросить науку. Я устала бороться и с обществом, и с жизненными обстоятельствами. Желание сдаться казалось мне проявлением слабости, но зияющая рана в моей груди поглотила жгучее желание проложить свою собственную дорогу. Я подняла руку.
– Прошу тебя, избавь меня от лекции хоть на этот раз. Я – бессовестное существо, не заслуживающее нашего доброго имени, – у меня перехватило горло. Я не стану сейчас плакать. Нельзя плакать. – Ты был прав, отец. Ничего хорошего не выйдет из таких порочных занятий. Возможно, если бы Натаниэль не был одержим подобными вещами, он бы до сих пор жил и здравствовал. Я больше не буду противиться твоим желаниям.
Впервые в жизни я говорила это серьезно. Я не скрестила пальцы за спиной и не собиралась потом просить прощения. Я найду другую профессию и другую дорогу в жизни. Я не обманывала себя мыслями о том, что когда-нибудь соглашусь сидеть дома и заниматься домашним хозяйством, но я поищу какой-нибудь другой способ реализовать себя.
Отец протянул ко мне руку, и я отпрянула. Его глаза затуманились.
– Неужели я был так жесток, что ты меня боишься? – Я покачала головой. Он никогда не бил меня, и мне снова стало стыдно от того, что я отшатнулась от него. – Я тут кое-что обдумал.
Он достал из кармана пальто конверт и глубоко вздохнул.
– После смерти твоей матери мне казалось, что у каждой тени выросли когти, и они грозят украсть у меня все, что я люблю.
Отец уставился на конверт в своих руках.
– Страх – это голодный зверь. Чем больше ты его кормишь, тем больше он становится. Мои намерения были благими, но, боюсь, они не привели к тому, что я планировал, – он постучал пальцем в свою грудь напротив сердца. – Я думал, что если буду держать тебя рядом с собой, дома, в безопасности, то смогу защитить тебя от таких чудовищ.
Прошло несколько мгновений, и мне захотелось обнять его и прижать к себе, сказать что-нибудь – но я не смогла. Было в этом мгновении нечто слишком хрупкое, похожее на мыльный пузырь, плывущий над водой.
Он выпрямился и наконец-то посмотрел мне в глаза.
– Ты знала, что я на прошлой неделе говорил с твоим дядей?
Я нахмурила брови.
– Боюсь, он не сказал мне об этом.
Искренняя улыбка приподняла уголки губ отца.
– Пора этому упрямому глупцу послушать меня, – он отдал мне конверт. – Я просил его замолвить за тебя словечко. Ты умна, красива, и жизнь открывает для тебя бесчисленные возможности. Именно поэтому тебе надо ехать.
Звездный вихрь закружился перед моими глазами, и я чуть не отшатнулась от него. Это было намного хуже, чем я могла себе представить. Панический страх перекрыл доступ воздуха в мои легкие.
– Ты не можешь меня отослать прочь! – крикнула я. – Обещаю, я буду вести себя хорошо. Больше никаких трупов, вскрытий и полицейских расследований. Я клянусь!
Отец подошел и сделал то, что я меньше всего от него ожидала: он заключил меня в объятия и поцеловал в макушку.
– Глупое дитя, – произнес он добрым голосом. – Я посылаю тебя в школу судебной медицины. Одну из лучших в Европе. Понадобились все мои связи и положительный отзыв твоего дяди, чтобы добыть тебе место в классе. Через неделю ты едешь в Румынию.
Я отстранилась, чтобы посмотреть отцу в глаза. От того, что я в них увидела, у меня перехватило дыхание, и я воспряла духом: это была гордость. Мой отец гордится мной и дает мне свободу, к которой я так стремилась. На этот раз мои слезы лились совсем по другой причине.
– Это все по-настоящему? Или я вижу сон?
Должно быть, я была похожа на рыбу, вынутую из воды и хватающую ртом воздух. Я закрыла рот и уставилась на отца. То, что он согласился на это, было настоящим чудом. Или галлюцинацией. Я пристально всматривалась в него, стараясь понять, не злоупотребляет ли он снова наркотиками.
Он рассмеялся, глядя на обеспокоенное выражение моего лица.
– Томас заверил меня, что проследит за тобой, когда вы оба уедете. Он очень ответственный юный джентльмен, как я слышал.
– Томас… тоже едет?
Отец кивнул.
– Это была его идея.
– Вот как? – мои брови взлетели вверх. Я не могла в это поверить. Томас завоевал расположение моего отца, как и обещал. Это явно означало близкий конец света. Я крепче обняла отца, все еще не вполне веря в свою удачу. – Все это чудесно, но… почему?
Отец прижал меня к себе.
– Я по-своему пытался защитить тебя от жестокости мира и от его болезней. Но мужчины – и молодые женщины – не созданы для того, чтобы жить в золоченых клетках. Всегда есть шанс, что какая-то инфекция проникнет внутрь. Я верю, что ты это изменишь. Для этого ты должна рискнуть выйти в большой мир, моя милая девочка. Только пообещай мне одну вещь, хорошо?
– Что угодно, отец.
– Всегда лелеять и выращивать свое неуемное любопытство.
Я улыбнулась. Это обещание я была твердо намерена сдержать.
Исторические неточности и творческие вольности, допущенные автором
В первый раз газеты применили к Джеку-потрошителю прозвище Кожаный фартук 4 сентября, а не 31 августа, а 7 сентября они назвали так подозреваемого Джона Пайзера. Я изменила эти даты, так как это больше соответствовало моим целям, и убрала его имя из повествования, чтобы не перегружать сюжет лишними персонажами.
