Чарльз Уоллес спросил, по-прежнему держа Учителя за руку:
– А вы не зайдете к нам домой познакомиться с мамой?
– Нет, Чарльз, не сегодня. Уже поздно, тебе пора спать, и кто знает, что принесет завтрашний день?
– А что, вы тоже не знаете?!
– Я ведь всего лишь Учитель. И я не стал бы устраивать будущее наперед, даже если бы мог. Идемте, я немного провожу вас в сторону дома.
– А как же Прого… то есть Прогиноскес? – спросила Мег.
– Если Мевураху не время знакомиться с вашей семьей, значит и мне тоже рано, – ответил херувим. – Мне и тут неплохо. Если получится, приходи ко мне завтра с утра пораньше, сравним наши ночные мысли.
– Э-э… ну ладно. Да, наверно, так лучше. Тогда спокойной ночи!
– Спокойной ночи, Мегги!
Херувим помахал ей крылом и свернулся в огромный пушистый шар. Ни глаз, ни огня, ни дыма.
Мег передернула плечами.
– Тебе холодно? – спросил Мевурах.
Девочка снова вздрогнула:
– Эта гроза, которая была перед ужином, – наверное, это просто холодный атмосферный фронт встретился с теплым, но она выглядела какой-то вселенской. И я никак не ожидала познакомиться с херувимом…
– Мевурах, – сказал Кальвин, – а мне вы задание дадите?
– Нет, сын мой. Для тебя тоже есть работа, трудная и опасная, но я пока не могу сказать, в чем она состоит. С твоим заданием придется подождать, это точно. Пожалуйста, зайди к Мёрри завтра после школы. Ты ведь сможешь?
– Конечно! – сказал Кальвин. – У меня, правда, есть всякие дела после школы, но для разнообразия могу их и пропустить.
– Хорошо. Значит, до завтра. А теперь идемте!
Чарльз Уоллес пошел вперед, Мег и Кальвин – следом. Ветер был северо-западный и, казалось, с каждым порывом становился все холоднее. Когда они дошли до каменной стены яблоневого сада, луна светила вовсю, с той особенной яркостью, когда свет и тени вырисовываются резко и отчетливо. Несколько яблок все еще цеплялись за ветки. Некоторые были черны, как Мевурах, другие сияли серебристым светом, будто подсвеченные изнутри.
По бледным камням стены ползла черная тень, двигаясь медленно и упруго. Она поднялась, аккуратно расправляя кольца, и словно бы раздула капюшон, нависая над ними. Ее раздвоенный язык мелькнул, сверкнул в лучах луны, послышалось шипение.
Луиза!
Но не та грозная Луиза, которая шипела и трещала на немыслимого мистера Дженкинса: это была Луиза, которую Мег с Чарльзом Уоллесом видели днем, Луиза, которая ждала, чтобы приветствовать неведомую тень, – Мег только теперь сообразила, что эта тень, наверно, была не кем иным, как Мевурахом.
И все же девочка плотнее придвинулась к Кальвину: рядом с Луизой ей всегда было немного не по себе, а после странного поведения змеи днем и вечером она казалась еще более чуждой, чем когда она была просто ручной змеей близнецов.
Теперь Луиза медленно струилась, колыхаясь назад и вперед в плавном ритме, так, будто исполняла какую-то змеиную разновидность глубокого реверанса, и змеиное шипение звучало почти как свист флейты.
Мевурах поклонился змее.
И Луиза отчетливо ответила на поклон.
– Мы с нею коллеги, – серьезно пояснил Мевурах.
– Но… но… – поперхнулся Кальвин, – эй, как же… погодите!
– Она Учитель. Вот почему ей так по душе эти мальчики – Сэнди и Деннис. Со временем они тоже станут Учителями.
– Они станут преуспевающими бизнесменами и будут поддерживать нас, как нам и не снилось, – сказала Мег.
Мевурах только рукой махнул:
– Они будут Учителями. Это высокое призвание, не расстраивайся, что оно не твое. Тебе тоже предстоит великий труд.
Луиза, издав последние ноты своей странной песни, стекла со стены и исчезла между камней.
– Может, это все-таки сон? – задумчиво сказал Кальвин.
– Что есть сон? Что есть явь? – снова спросил Учитель. – Ну что ж, пожалуй, тут я пожелаю вам спокойной ночи.
Чарльзу Уоллесу не хотелось с ним расставаться.
– А не может быть так, что утром мы проснемся и поймем, что ничего этого не было? Не может быть такого, что утром мы проснемся и поймем, что все это нам приснилось?
– Если это будет кто-то один из нас, – сказала Мег, – а никто больше ничего не вспомнит, значит это сон. Но если мы все проснемся и будем помнить, значит это было на самом деле.
– Утро вечера мудренее, – сказал Мевурах. – Доброй ночи, дети мои.
Они не спросили, где он собирается ночевать, хотя Мег было очень любопытно, потому что было ясно, что таких нескромных вопросов Мевураху не задают. Они пошли домой, а он остался стоять, глядя им вслед. Складки одеяния падали, как резные, черное лицо улавливало и отражало лунные лучи, будто расплавленное стекло.
Ребята прошли садом, огородом и вошли в дом, как обычно, черным ходом, через кладовку. Дверь в лабораторию была открыта, внутри горел свет. Миссис Мёрри склонилась над микроскопом, а доктор Колубра уютно устроилась в старом красном кожаном кресле, поджав ноги, и читала. Лаборатория была длинной и узкой комнатой, с полом, выложенным большими каменными плитами. Раньше, задолго до времен холодильников, тут хранилось молоко, масло и прочие скоропортящиеся продукты. Лабораторию и до сих пор было не так-то просто протопить зимой. Длинный рабочий стол с каменной раковиной с одной стороны как нельзя лучше подошел для приборов миссис Мёрри. В углу стояли два уютных кресла и торшер, что несколько смягчало впечатление от ламп над столом, ярких, как в операционной. Но Мег ни разу не видела, чтобы мама прохлаждалась в этих креслах: как ни заглянешь, она неизменно восседала на одном из рабочих табуретов.
Миссис Мёрри оторвалась от причудливо изогнутого электронного микроскопа:
– Чарльз! Ты почему не спишь?
– Проснулся, – как ни в чем не бывало ответил Чарльз. – Я знал, что Мег с Кальвином на улице, и вышел их встретить.
Миссис Мёрри пристально посмотрела на сына, потом ласково поздоровалась с Кальвином.
– Мам, мы какао сварим, ладно? – сказал Чарльз Уоллес.
– Уже очень поздно, Чарльз, тебе давно пора спать, а завтра в школу!
– Ну, это мне поможет заснуть.
Миссис Мёрри собиралась было запретить, но доктор Колубра закрыла книгу и сказала:
– А почему бы и нет, в виде исключения? Пусть лучше Чарльз вздремнет завтра после школы, когда вернется домой. Я бы и сама не отказалась от какао. Давайте сварим его прямо тут, пока ваша мама работает. Я сама сварю.
– Я принесу из кухни молоко и все остальное, – вызвалась Мег.
Она понимала, что в присутствии доктора Луизы не стоит говорить с мамой о событиях сегодняшнего вечера. Дети все обожали доктора Луизу и полностью доверяли ей как врачу, но были не вполне уверены, что она готова так же спокойно воспринимать все необычное, как их родители. Нет, они были почти уверены… но не вполне. У доктора Колубры было много общего с их родителями: она тоже оставила высокооплачиваемую, чрезвычайно престижную работу и поселилась в этой маленькой захолустной деревушке. («Среди моих коллег слишком многие совсем забыли, что их профессия называется искусством исцеления. Если в моих руках нет дара целительства, значит все мое дорогостоящее обучение пропадает впустую»). Она тоже отказалась от блеска мирской славы. Мег понимала, что ее родители, невзирая на то что с ними советуется сам президент США, отказались от очень многого, когда решили переехать в деревню, чтобы посвятить свою жизнь чистой науке. Их открытия, многие из которых были совершены в этой самой лаборатории с каменным полом, сделали чету Мёрри не менее, а, наоборот, более открытыми для всего загадочного, таинственного, необъяснимого. Работа доктора Колубры по самой своей природе была проще и понятнее, и Мег сомневалась в том, как она отнесется к разговорам о странном черном Учителе в восемь-девять футов ростом, и тем более не была уверена, как доктор отреагирует на рассказ о херувиме. А вдруг решит, что у них массовое помешательство и их всех надо срочно показать психиатру?
