Мег обернулась к столу – такая боль звучала в мамином голосе! – и увидела, что отец взял маму за руку.
– Дорогая, это на тебя не похоже. Разумом я вижу лишь поводы для пессимизма, для отчаяния даже. Но я не могу успокоиться на том, что говорит мне разум. Это не все.
– А что же еще, кроме этого? – тихо и горестно спросила миссис Мёрри.
– Есть еще звезды, которые по-прежнему движутся в своем прекрасном упорядоченном ритме. Есть еще в мире люди, которые держат слово. Вплоть до мелочей. Например, то, что ты готовишь на бунзеновской горелке. Даже в разгар эксперимента ты не забываешь, что семью надо кормить. Этого достаточно, чтобы мое сердце сохраняло оптимизм, хотя разум склоняет к пессимизму. И наш с тобой разум достаточно силен, чтобы понимать, насколько ограниченны возможности разума. Голый интеллект – инструмент чрезвычайно неточный.
– Твой отец – мудрый человек, – заметил Прогиноскес.
– А ты что, слышал, как я вспоминала?
– Я же вспоминал вместе с тобой. Понимаешь, большую часть этого разговора твое сознание пропустило мимо ушей.
– У меня очень хорошая память!.. – начала было Мег. Но остановилась. – Нет, я понимаю, большую часть этого я бы сама не вспомнила. Я, наверно, просто бессознательно улавливала звуковые волны, да? Но как ты ухитрился все это из меня вытащить?
Прогиноскес посмотрел на нее двумя круглыми совиными глазами:
– Ты постепенно учишься вникать.
– Во что?
– Ни во что, просто вникать. Это способ, которым общаются херувимы. Это значит говорить без слов – вот так же, как я могу быть собой, не будучи воплощенным.
– Да, но я-то не могу не быть воплощенной! И без слов я не могу.
– Я понимаю, Мег, – мягко ответил херувим, – и для тебя я по-прежнему буду все выражать словами. Но здорово, если ты будешь помнить, что друг с другом херувимы вникают без слов. А для человеческого существа у тебя явно талант к вниканию.
Мег чуточку покраснела; у нее было ощущение, что херувимы не так уж часто снисходят до похвалы.
– Знаешь, Прого, жалко, что я не видела того уравнения, которое папа писал на скатерти! Если бы я на него взглянула хоть краешком глаза, наверное, оно бы застряло у меня в голове и можно было бы его извлечь…
– Кажется, я сумею помочь, – ответил Прогиноскес.
– Мама же отправила скатерть в стирку.
– Но ведь ты помнишь, что там были греческие буквы?
– Да…
– Ну, давай попробуем отыскать их вместе.
Мег зажмурила глаза.
– Да, вот так. Теперь расслабься. Может быть, и получится вникнуть… Ты не пытайся думать, предоставь все мне.
Как бы краешком мысленного зрения Мег увидела три греческие буквы среди цифр небрежно нацарапанного уравнения, которое папа писал на скатерти. Она мысленно передала их Прогиноскесу.
– εχθ. Эпсилон-хи-тета. Получается «эхт», – сказал ей вслух херувим.
– Эхтры? Но откуда папа мог…
– Мег, подумай о разговоре, который мы только что вспоминали. Твои родители прекрасно осведомлены о том, что в мир проникло зло.
– Ага. Да. Понятно. Ладно, – сердито буркнула Мег. – Пока Чарльз не пошел в школу, я все надеялась, что мы, может, как-то сумеем не обращать на это внимания. Ну, как страусы.
Херувим отвел от нее все свои крылья, оставив ее беззащитной на холодной чуждой вершине.
– Открой глаза и взгляни туда, где прорвано небо.
– Я лучше не буду.
– Давай-давай. Я-то во все глаза смотрю, а тебе всего два открыть надо.
Мег открыла глаза. Трещина в небе никуда не делась. Но какое отношение этот космический феномен может иметь к бледности Чарльза Уоллеса, к его митохондриту или как его там?
– Но как… Прого, как же эхтры это сделали?
Херувим, как и Чарльз Уоллес, понял, что именно ее тревожит.
– Это связано с Разименованием. Лишением Имен. Если мы – Именователи, то эхтры – Разименователи, безымянники.
– Прого, но при чем тут мистер Дженкинс?
Она ощутила, как сквозь нее прокатилась волна опасения.
– Малышок, думаю, это-то нам и предстоит выяснить. Думаю, это часть нашего первого испытания. Идем!
Он снова привлек Мег к себе; снова она увидела перед собой один-единственный глаз, снова ее втянуло в расширяющийся овальный зрачок. А потом зрачок сомкнулся – и они очутились вместе на звездном валуне. На востоке медленно разгорался рассвет.
Прого распростер крылья, и Мег отошла в сторону.
– Что будем делать теперь? – спросил он.
Херувим спрашивает у нее?
– Я же всего лишь человек, и то не взрослый, – ответила Мег. – Откуда мне знать-то?
– Мегги, я никогда раньше на вашей планете не бывал. Это твой дом. Чарльз Уоллес твой брат. С мистером Дженкинсом знакома именно ты. Это тебе придется решать, что нам теперь делать.
Мег громко и гневно топнула ногой по твердой, холодной поверхности валуна.
– Это слишком большая ответственность! Я же еще ребенок! Я всего этого не просила!
– То есть ты отказываешься проходить испытание? – Прогиноскес отстранился от нее.
– Но я же не просила! Не просила я ни этого Мевураха, ни тебя, ни всего вот этого!
– Разве? А я думал, ты переживаешь из-за Чарльза Уоллеса.
– Ну да! Я из-за всего переживаю!
– Мег, – Прогиноскес был мрачен и суров, – ты принимаешь испытание или нет? Мне надо знать. Прямо сейчас.
Мег еще раз топнула ногой:
– Принимаю, конечно! Мне больше ничего не остается, сам же знаешь. Чарльз Уоллес в опасности. Я готова на все, чтобы ему помочь, даже если это выглядит глупо.
– Так что же мы будем делать?
Девочка поправила очки, как будто это помогало думать:
– Сейчас я, пожалуй, пойду домой завтракать. А потом сяду в школьный автобус – он останавливается у подножия холма. Наверно, тебе лучше ждать меня там. А то Фортинбрас на тебя лаять будет – я уверена, он почувствует, что ты в доме, даже если ты дематериализуешься, или как там это называется.
– Как сочтешь нужным, – послушно ответил Прогиноскес.
– Я буду у дороги в семь ноль-ноль. Автобус старшей школы ездит так далеко и делает так много остановок, что на дорогу уходит полтора часа, а наша остановка – одна из первых.
Она почувствовала молчаливое согласие херувима, а потом он исчез. На этот раз не было видно ни мерцания, ни ощущения его присутствия. Мег пошла обратно к дому. Фонарик она выключать не спешила – не потому, что боялась споткнуться на знакомой тропинке, а просто на всякий случай: мало ли какие еще сюрпризы подстерегают ее по дороге!
