– Мег, тебе придется вниканием передавать ему все, что я буду говорить. Если я проникну в его разум, ему это навредит; он не способен вобрать мою энергию. Попытайся ему передать: дай ему понять, что взрослая фарандола не движется физически – как растение. Как дерево шевелится только тогда, когда ветер качает ветви, как колышутся огромные леса водорослей в струях морских течений. Взрослая фарандола движется, только вникая. А вникать мистеру Дженкинсу будет нелегко, потому что он уже много лет не знает себя – настоящего себя.
Мег тяжело вздохнула – она вдруг почувствовала, какое огромное количество энергии требуется для такого интенсивного вникания. Херувим шевельнулся внутри ее легко и проворно, и его вникание устремилось за пределы ее чувств, охватывая то, чего она никогда прежде не ведала. Мег старалась изо всех сил, пытаясь перевести это в образы, которые были бы доступны пониманию мистера Дженкинса.
Море. Огромное, изгибающееся, бесконечное море; и они как будто были в этом море, глубоко-глубоко, глубже, чем кит ныряет. Поверхность моря, а с ним и любой свет, какой может проникнуть под воду, остались далеко-далеко вверху. И там, в темных глубинах, царило движение – движение, которое Мег поначалу приняла за сердцебиение Чарльза Уоллеса. Это движение обрело облик и форму, и Мег увидела мысленным взором вереницу образов, которые передавались ей, накладываясь один на другой. Она старалась как могла передавать их мистеру Дженкинсу.
Первобытный папоротниковый лес…
Гигантские заросли водорослей, раскачивающихся в струях подводных течений…
Девственный лес, состоящий из древних деревьев с корявыми серебристыми стволами…
Подводные деревья с серебристо-золотисто-зеленой листвой, которые равномерно, ритмично колыхались – не так, словно их длинные перистые листья качались на ветру или от течения, а так, словно они раскачивались сами собой, по своей воле, подобно тем странным морским существам, что с виду растения, а на самом деле – животные…
Видимые образы сопровождались музыкой – странной, неземной, мощной, набегающей волнами песнью моря, где они пребывали.
Фарандолы!
Мег почувствовала растерянность мистера Дженкинса. Он явно хотел спросить: как же так? Для него фарандолы были крошечными юркими созданиями вроде Спороса, а вовсе не теми морскими деревьями, которые она пыталась ему показать.
Прогиноскес мысленно объяснил:
– Морские деревья, как ты их называешь, – это то, чем станет Спорос, когда Углубится. Тогда они называются фаррами. Когда он Углубится, ему больше не придется бегать с места на место. Взрослый фарр куда менее человека ограничен временем и пространством, потому что фарры могут быть друг с другом в любое время в любом месте; расстояния не разлучают их.
– Они движутся не двигаясь? – спросила Мег.
– Ну, можно и так сказать.
– И мне тоже придется научиться двигаться не двигаясь?
– Да, Мег. В митохондрии иначе нельзя. В Иаде не на чем стоять и негде передвигаться. Но поскольку ты жительница Земли, а дети Земли превосходно умеют приспосабливаться, ты сможешь научиться этому неподвижному движению. Ты переводишь для мистера Дженкинса?
– Стараюсь.
– Старайся, Мег. Потом у нас будет время отдохнуть, если только…
Она почувствовала короткую острую боль, которая тут же миновала.
– Некоторые из Древних способны вникать не только между митохондриями внутри одного человека, в котором они обитают, но и между митохондриями разных людей. Помнишь, как шокирован был Спорос, когда Кальвин ему сказал, что люди на такое не способны?
– Да. Но, Прого, мистер Дженкинс не понимает, почему Спорос носится, как заводная мышка. Я и сама этого не понимаю. Он же совсем не похож на тех морских созданий, которых ты нам только что показал.
– Спорос ведь сам нам сказал, что он всего лишь дитя. Хотя, сказав, что он родился вчера, он немного поиграл хронологией. Фарандола, успевшая подрасти, уже миновала ранние стадии развития, укоренилась и готовится стать взрослым фарром. Споросу скоро придет время расстаться с детством и Углубиться. И если он этого не сделает, значит эхтры одержат очередную победу.
– Но почему же он не сможет Углубиться?
– Кальвину сложно вникать с ним. Спорос все время закрывается и отгораживается. Мы должны помочь ему Углубиться, Мег. Это и есть наше второе испытание, я уверен.
Заставить Углубиться Спороса, который этого не хочет, – это испытание выглядело еще более непосильным, чем дать Имя одному из трех мистеров Дженкинсов.
– И как же нам это сделать?
Херувим ответил вопросом на вопрос:
– Ты спокойна?
Спокойна?! И тут Мег снова перенеслась в странное место по ту сторону чувств. Часть ее знала, что она находится в Чарльзе Уоллесе – буквально внутри своего брата, – что она такая маленькая, что ее не разглядишь даже в самый мощный электронный микроскоп и не услышишь даже в микросонароскоп; знала она и то, что от происходящего зависит жизнь Чарльза Уоллеса. Она отчасти начинала понимать, что имел в виду Прогиноскес, когда говорил, как опасно чувствовать. Она заставила себя оставаться совершенно холодной и невозмутимой, а потом обратилась к херувиму, спокойно вникая.
– Стань фарром, – говорил он. – Перевоплотись. Быть может, обитатели Иады кажутся тебе более ограниченными, чем люди, оттого что, укоренившись, они уже не могут покинуть свое Место Углубления? Но ведь и человеку тоже надо иметь свое Место Углубления. А у многих его нет и не было. Думай о своих Местах Углубления, Мег. Откройся вниканию. Откройся!
Она вернулась в странный мир: глубже света, глубже звука, проницаемый лишь для ритма приливов, создаваемых тяготением Луны, тяготением Солнца, для ритма самой Земли. Она сделалась единым целым с вникающими, Углубленными созданиями, движущимися согласно замысловатому узору песни, в прекрасном радостном ритме.
И тут, откуда ни возьмись, нахлынул холод – жуткий, пронизывающий, леденяший кровь. Щупальца созданий втянулись, отдернулись от нее, замкнулись в себе, и все – и Мег, и Прогиноскес, и каждое из созданий – оказались в изоляции. Песня сбилась с ритма, лишилась мелодии, отвергла ее…
Что-то пошло не так, что-то ужасное случилось…
Она почувствовала, как Прогиноскес ринулся на нее, ворвался в нее.
– Мег! Довольно пока что. Нам надо объединиться с остальными – с Кальвином, с мистером Дженкинсом, со Споросом, – пока не…
– Пока что?
– Пока не началось второе испытание. Нам надо держаться вместе. Быть открытыми. Вникни с Кальвином!
– А где он?
– Не важно, где он, Мег. Тебе надо осознать, что внутри митохондрии местоположение не имеет никакого значения. Важно не где, а зачем. И как. И кто.
– Кальвин!
Она почувствовала, как ее тело напряглось все до последнего мускула – и как мускулы протестующе заныли.
