Почему бывшие скауты составляют от 70 до 80 % топ-менеджмента развитых стран и стран третьего мира? Почему подавляющее большинство руководителей крупнейших корпораций, военачальников, политических деятелей, не говоря уже о членах королевских семей, имеют самое непосредственное отношение к Скаутскому движению? И это притом, что:
• скаутские отряды, в отличие от пионерских в СССР, не только не насаждаются в школах, но вообще отделены от государства и возглавляют их исключительно волонтеры (читай: добровольцы-родители);
• ни в одной стране мира число охваченных скаутскими программами детей не превышает 2–3 % от общей численности детского населения. Исключение составляют Великобритания (4,5 %) и США (около 6 %). Вот и получается, что из 2–3 % детей вырастают 70–80 % национальных лидеров. Странно? Для тех, кто знает, как устроена педагогика скаутинга, – нет. Скаутское движение отбирает определенный тип людей и формирует определенный тип личности.
Мы уже приводили гипотезу о том, что в основе лидерских способностей человека лежит его потребность к расширению жизненного пространства. Так вот: все содержание скаутских программ с их неиссякаемым духом приключений и странствий, а также активные игровые формы работы построены на удовлетворении в ребенке именно этой подсознательной страсти – жажде овладения миром. Скаутское движение устроено по принципу «университета» – оно формирует у ребенка качества автономной личности и выпускает его в мир, не сопровождая уже никогда.
Обратимся теперь к другой возрастной категории потенциальных молодых лидеров на Западе. Как устроены их личные «университеты» после 20 лет? Российские студенты бывают весьма удивлены, когда узнают, что зарубежные сверстники абсолютно бесплатно «волонтерят» в самых разных выборных кампаниях. Сотни тысяч молодых людей в США обеспечивают победы американским президентам, губернаторам, мэрам, не получая за это ни цента. Зачем? В демократиях западного типа есть вещи, ценящиеся не меньше, чем деньги и хорошее образование. Это – связи, опыт и репутация. Активная общественная деятельность, как бы ни веяло от этого термина советской идеологией, ценится в западном мире на вес золота.
В конце 1990-х «Новая цивилизация» плотно сотрудничала с Национальной скаутской организацией Люксембурга. Мне довелось присутствовать на собрании скаутских лидеров, представителей мэрии и крупного бизнеса столицы этой малюсенькой, но самой богатой по объему ВВП на душу населения страны в мире.
Помещение, где проходила встреча, мало чем отличалось от студенческой аудитории обычного российского вуза. Вопрос, с нашей точки зрения, тоже мог показаться уморительным – скауты хотели построить свинарник и маленький заводик по производству кирпича где-то в Зимбабве. Своими силами через программы фандрайзинга они собрали $600 000. Не хватало $400 000.
Бизнесмены и государственные чиновники решили помочь. Проект состоялся. Вопрос: где еще, на какой такой территории молодой человек может оказаться за одним круглым столом с банкиром и высшим государственным чиновником? Вопрос номер два: кого при прочих равных условиях возьмет к себе на работу банкир – молодого специалиста с улицы или проектировщика свинарника в Зимбабве?
Я до сих пор помню удивление посла России в Люксембурге, приглашенного на прием в наш совместный скаутский лагерь: «Анатолий, как вам удалось собрать весь политический бомонд в этой парусиновой палатке? У меня не всегда это получается даже на официальных приемах».
Так случилось, что лидер люксембургских скаутов Жорж Метц, работавший тогда преподавателем математики в обычной школе, через шесть лет после нашего визита стал министром по делам молодежи Люксембурга. Я – депутатом Государственной думы России. Незаметно из молодежных лидеров мы превратились в лидеров другого масштаба с совсем другими возможностями и полномочиями. Это наглядный пример того, как растут, формируются и взаимопроникают друг в друга современные элиты. Возможно, именно поэтому – из-за испытываемого властями страха утратить свое влияние на будущие российские элиты – скаутинг в России до сих де-факто не реабилитирован.
«Наутилусы» и «программисты»: две системы – два типа лидеров
Кто знает слово «Наутилус» не только по известной рок-группе Вячеслава Бутусова, но и по роману Жюля Верна «Десять тысяч лье под водой», должен помнить, что название подводной лодки капитана Немо переводится как «подвижный в подвижности». На мой взгляд – очень подходящее определение для объяснения природы лидера в обществе открытого типа.
Эффективный лидер обязан меняться в современном обществе так же быстро, как конъюнктура рынка, а лучшие делают это еще до того, как о новой рыночной ситуации узнает весь мир. Меняться – не в смысле морально-нравственном, а с точки зрения вооруженности адекватными для успеха в жизни и бизнесе компетенциями.
Сегодняшнее окружение лидера не оставляет ему никаких шансов на одну-единственную стратегию успеха. В этой связи говорить о профессиограмме лидера национального масштаба просто бессмысленно. Сегодня он банкир. Завтра – промышленник. А через год – топ-менеджер в области информационных технологий. И тем не менее, меняя области применения своего таланта, он неизменно остается аналитиком, изобретателем, менеджером и сильной личностью.
Лидер-«программист» – характеристика корпоративного лидера, ориентированного на успех в какой-то определенной области. Он, зная набор требований, которые предъявляет «хозяин» к своему персоналу, всегда может выстроить стратегию своего успеха, подстраиваясь под условия игры, обозначенные законом. По мере развития современных рынков лидерам-«программистам» жить становится все сложнее и сложнее. Объясняется это прежде всего тем, что современные организации, в отличие от традиционных, сами по себе перестают быть жесткими, надолго запрограммированными структурами и активно подстраиваются под требования господина рынка.
В национальном масштабе лидер-«программист» – атавизм, оставшийся от авторитарной системы. Маршрут к успеху советского лидера был всегда ограничен шириной номенклатурой колеи. Сильная личность могла достичь очень многого, но… только оставаясь лояльной системе. Хуже всего для самой системы было то, что путь наверх легко просчитывался зачастую далеко не лидерами с большой буквы этого слова. Попасть в номенклатурную колею стремились все. С какого-то момента в партию победившего пролетариата пошли не за идеями, а за должностями, загранкомандировками и продуктовыми наборами. Когда численность квазилидеров в советском государстве превысила критическую массу, оно рухнуло, как подгнившее дерево. И этот тоталитарный колосс тоже оказался на глиняных ногах.
Кадровую пародию на времена СССР можно наблюдать и сейчас: власть в прямом смысле бьется в поисках компетентных профессионалов, не понимая, что самые лучшие специалисты в эпоху экономики знаний не работают в жестких авторитарных системах, унижающих человеческое достоинство и не отвечающих их представлениям о ценностях.
С другой стороны, и сами чиновники боятся лихих, окрыленных, одаренных талантом драйверов. В их тихих омутах не нужны никакие креативные «движухи». В государстве чиновничьей власти, в отличие от бизнеса, все борются не за эффективность, а за возможность оставаться в системе. Беда в том, что выживание в системе не гарантирует выживания страны. Скорее наоборот.
