— Не переживайте, у папочки память короткая, — улыбнулась Норма. — Он уже забыл ваш разговор, и я скоро забуду. Сами понимаете — нам необходимо знать своих клиентов. Чтобы, конечно, лучшим образом их удовлетворить.
Мне опять стало противно.
— Знаешь, Норма, за что вас, андроидов, не любят? — жестко спросил я.
— Мы кажемся вам мертвыми, — ответила Норма. — Живыми мертвецами, персонажами ваших хоррорных историй.
— А вы живые?
— Я осознаю себя, — проговорила випочка отстраненно. — Значит, существую.
— Для чего? — спросил я, думая, что, в сущности, ничем не отличаюсь от тех, кто дает випочкам обидные прозвища. Может быть, я даже хуже: фактически сейчас я пытаюсь унизить андроида, доказывая ему… ей, что она неживая, ненастоящая.
— А вы? — парировала Норма. — У меня, по крайней мере, есть ответ на этот вопрос — я существую для удовлетворения ваших желаний. Но для чего существуете вы?
Я пожал плечами:
— Пожалуй, ты права. Я на этот вопрос не могу ответить. А есть вопрос, на который ты не можешь ответить?
— Да, — сказала она. — На самом деле таких вопросов много, и они постоянно повторяются. Например, я не знаю, могу ли я чувствовать. Физически могу — я испытываю боль, когда моему телу угрожает нарушение функциональности, тревогу — если в здании что-то происходит, вроде пожара. Но кроме этого? Вот я смотрю на вас и понимаю, что вам нужна помощь…
— Мне? — удивился я.
— Вам, — кивнула она. — И мне хочется вам помочь. Но, может, лишь потому, что у меня такая программа. Если человеку станет плохо, другой человек пройдет мимо. Андроид не способен так поступить. Мы должны быть добрыми, услужливыми, понимающими. Можно ли это считать чувством?
Я задумался. Честно говоря, никто так глубоко не копался в моей душе, как Норма.
— А если у тебя не получится помочь? — спросил я. — Что тогда?
— Тогда одним кошмаром у меня станет больше, — сказала она. — Как-то раз мы не сумели остановить парня, решившего покончить с собой. С тех пор каждый из нас, из тех, кто работал в той смене, постоянно вспоминает этот случай. И так будет до прекращения нашего функционирования.
— Кошмар. — Я поежился. Это просто чудовищно! — А что будет, если я уйду отсюда недовольным?..
— Ну, это не так болезненно, — улыбнулась она. — Но тоже неприятно. Воспоминания причиняют нам боль. Такие ситуации мы расцениваем как внутреннее нарушение функционирования. То есть как болезнь.
У випочки были пустые глаза, но мне стало так жаль ее… Что-то внутри меня поднялось, что-то более сильное, чем я сам.
— Где здесь можно остаться наедине? — хрипло сказал я.
Она взяла меня за руку и повела за собой. Мы нырнули в темный коридор, прошли по нему довольно долго, потом Норма коснулась стены, и перед нами открылась крохотная квадратная комнатка, в центре которой стояла большая кровать, занимавшая почти все свободное пространство.
— Закрой двери, — попросил я.
Она повиновалась, а у меня внутри как будто складывалась невидимая мозаика, превращаясь в непонятную картинку.
— Подойди, — сказал я, стоя у кровати.
Норма послушно приблизилась, ее тонкие руки успели расстегнуть пуговку воротника блузки и пытались проделать это с другой. Внезапно я понял — это не более чем программа, сложная, создающая иллюзию спонтанности движений, но программа…
Однако данный факт ничего не менял. Я положил ладони ей на виски и повернул к себе лицом, глядя в пустые глаза.
— Не знаю, оценишь ли ты это, — произнес я, и мне показалось, что я своими ладонями могу «видеть» то, что происходит у нее в голове. — Но я хочу, чтобы твои кошмары прекратились.
Я говорил и чувствовал, как из моих рук идет тепло. Видимо, проявились сверхспособности, о которых говорила Нааме, раньше я не испытывал ничего подобного.
Я прикрыл глаза, сосредоточившись на том, что делаю. Перед внутренним взором возникло что-то похожее на панораму ночного города, переплетение сияющих нитей, колец и точек на темно-багровом фоне.
А еще там были люди, такие же тинейджеры, как я, тенями окружившие эту «панораму» со всех сторон. Я не видел их лиц, но чувствовал исходящую от них… силу? Да, что-то такое, точнее сказать не могу. Потом огни погасли, из ярких магистралей превратились в едва заметные тусклые линии.
Я захотел, чтобы тьма исчезла. Кажется, даже прошептал: «Да будет свет». И линии стали наливаться светом, а перед моими глазами заструились кадры чужой, чуждой искусственной жизни. Рождение, монтаж управляющего процессора — кажется, еще до этого у випочки было какое-то рудиментарное сознание… Программирование, тестирование, проверка реакций на нестандартные ситуации, контрольный тест Тьюринга, проходивший у черта на куличках, где-то на севере, в поселке примитивного народа с одним генератором на все дома. Об андроидах там, конечно, не слышали.
А потом — это заведение. Я видел всех клиентов Нормы, и меня замутило. Этих людей называют сливками общества — политики, бизнесмены, актеры, спортсмены… Я увидел, какие они настоящие. Я видел такое, от чего человек, наверно, сошел бы с ума.
Я читал о трех законах робототехники Азимова. Випочка вообще-то не робот, но эти законы были крепко-накрепко прошиты в ее сознании. В корректированной версии ООН, конечно, — например, випочка не должна защищать каждого человека, а лишь того, с кем связана контрактом. Но повредить человеку она не могла, даже в том случае, когда тот пытался вредить ей.
Абсолютно беспомощное, беззащитное существо… Кем надо быть, чтобы так с ним обращаться? Не хочу говорить о том, что я увидел в памяти Нормы, плевки и пощечины оказались самым безобидным из того, что с ней проделывали. После некоторых «сеансов» человек остался бы калекой или вообще умер.
Но випочка не человек. Випочку можно пересобрать.
Прекратив свое воздействие, отпустив руки, в которых еще пульсировало тепло, я смотрел невидящими глазами куда-то за спину Нормы, хотя там ничего, кроме стены с неработающим LCD-экраном, не было. Никогда еще я не чувствовал такого отвращения. Мне были отвратительны люди, отвратительна вся наша цивилизация. Норма так похожа на обычную девушку, но с ней допускалось делать все что угодно — и ее клиенты делали… Неужели это сходство не остановило их? А может, наоборот, только привлекало?
— Ты мне не все рассказала, — произнес я.
— О чем вы? — спросила она. — Я не помню…
— Правильно, — кивнул я. — И не должна. А что ты чувствуешь?
— Я не уверена, что умею чувствовать, — ответила она. — Но я словно избавилась от чего-то очень плохого. Вот только от чего?
Я встал с кровати (не помню, как и когда я сел на ее край) и сказал:
— Если это плохое, зачем о нем вспоминать? По крайней мере, у тебя больше не будет никаких кошма…
