Если не считать тревожного письма от Макгоуана, лето прошло спокойно. Нед помогал Патрику в саду, вся местная знать протоптала дорожку к двери Маргарет, а Томас и Дэвид, вернувшись из школы, начали ходить в долгие походы на Бокс-Хилл или по Моул-Вэлли. Томасу уже исполнилось восемнадцать. Он стал лучше выглядеть, но все еще во многих отношениях оставался неповоротливым и, казалось, ничуть не интересовался светскими разговорами и не имел к ним способностей. Его очень привлекала медицина, и он воображал, что у него большой талант препарировать мышей. Дэвид по контрасту был чрезвычайно общителен, покладист, разговаривать с ним не составляло труда. Из двух братьев он больше проявлял интереса к Неду. Брал его с собой на прогулки через луга к реке или сажал на двуколку с впряженным в нее пони и ехал в Доркинг побродить по магазинам.
Неду в декабре исполнялось шесть.
– Уж такой смышленый, – любовно говорила про него Нэнни.
– Такой высокий для своих лет, – вторила нянька, которую взяли для помощи с новым ребенком.
– Какой красавчик! – восклицала кухарка.
– Сара, какие мы счастливые, – говорил Патрик.
– Знаю, – отвечала я. – Знаю.
Я и себе все время повторяла, какая я счастливая.
– Некоторые люди рождаются счастливыми, – заметила племянница Патрика Эдит, которая, к сожалению, весной вернулась из дома своей сестры Клары.
Я ее не выносила. Ей уже исполнилось двадцать шесть, замужем она не была; из-за таких женщин у выражения «старая дева» и сложилась плохая репутация.
– Не могу себе представить, как ты выносишь ее в своем доме, – мрачно сказала я Маргарет вскоре после возвращения Эдит. – У тебя, вероятно, терпение святой.
– Мы должны делать скидку на человеческие слабости, – мягко ответила Маргарет, а потом рассказала, как трудно живется несчастной Эдит, ею пренебрегала мать, и она вечно жила в тени хорошенькой старшей сестры. – Бедняжка Эдит! Я точно знаю, что ей нужно, но представить не могу, как она сможет это получить.
– Ей нужна хорошая оплеуха, и она ее получит, если не станет поосторожнее.
К счастью, как только начался сезон, Эдит уехала в город к друзьям Маргарет и оставалась в Лондоне до июля.
В августе, когда Эдит стенала, что никто не пригласил ее покататься на яхте в Каус, родился мой третий ребенок. Девочка, очень хорошенькая, кожа розовая и белая, личико идеальное.
– Ты такая счастливая, Сара! – воскликнула Маргарет, чья дочь умерла во младенчестве.
– Какие мы счастливые! – восхищенно подхватил Патрик. – Два мальчика и теперь девочка. Как хорошо мы все устроили!
Он хотел назвать девочку Элеонорой.
– В честь твоей матери, вероятно, – предположила я, обдумывая его предложение.
– Слушай, я не думал о матери. – (Я не удивилась – Патрик никогда не вспоминал о своей матери. Несмотря на все его заявления о том, что он думает о ней с любовью, я давно поняла, что муж относится к ней крайне отрицательно.) – Я думал о моей сестре Нелл – это она меня воспитала.
Я подумала, что Элеонора – красивое имя, и мы так удивились тому, что пришли к обоюдному решению без споров, что нам хватило пыла выбрать ребенку до крещения и второе имя – Маргарет.
На следующий день после крещения от Макгоуана пришло мрачное письмо.
«Дождь не прекращается ни на день, – немногословно написал он, – и, похоже, овес никогда не взойдет. Урожай на торфах можно считать потерянным. Несмотря на мои прежние надежды, лето оказалось плохим, милорд».
Но нас ждали и еще более мрачные новости. Мы написали Маделин о рождении Элеоноры, и ее ответ пришел вскоре после письма Макгоуана. Ниже поздравлений она написала: «Урожая картофеля не будет, вонь гниющих картофельных всходов стоит непередаваемая. Люди сидят, тупо уставившись в почерневшие поля. Господь послал ирландцам еще одно страшное испытание. Молитесь за нас».
Больше от нее писем не приходило, но Маргарет начала сбор пожертвований беднякам Кашельмары, организовав несколько благотворительных акций, а мы с Эдит работали бок о бок, помогая ей. Эдит нравились благотворительные акции. Их организация давала ей основания разговаривать начальственным тоном и вести себя навязчиво. Я как могла сдерживалась, но вздохнула с облегчением, когда последняя посылка была отправлена отцу Доналу и в амбулаторию Клонарина был переправлен последний фартинг.
– Не знаю, сколько я еще выдержу в одном доме с Эдит, – в отчаянии сказала я Патрику. – Если бы только ситуация в Кашельмаре улучшилась.
Словно отвечая на мои пожелания, Макгоуан в октябре сообщил, что положение изменилось. Дожди прекратились, урожай созрел, и торфяные угодья можно спасти, если хорошая погода продержится. Что касается болезни растений, то она не затронула все, и картофель в Леттертурке продают по четыре пенса за стоун.
«Я сказал полиции, что они могут больше не охранять Кашельмару, – добавил он, – потому что уверен: теперь, когда дела выправились, трусливый Хейс вернется от родственников в Дублине. Очень советую Вам, милорд, освободить Хейса от его обязанностей – такое предательство не должно остаться безнаказанным. Я сам, как хорошо знает Ваша светлость, придаю большое значение верности и убежден, что Господь наказывает ленивых, бестолковых и ненадежных. Да приведет Он и Его милосердие Ирландию к Истинному Покаянию, подвергнув их этому Голоду и Поветрию. Остаюсь, милорд, вечно Вашим скромным, послушным и преданным слугой…»
– Ну просто настоящий Кромвель! – воскликнула Маргарет, которая пришла в ужас, когда Патрик прочел нам письмо, но Патрик напомнил, что Макгоуан всегда склонялся к религиозному фанатизму, а шотландские пресвитериане были ярыми приверженцами идеи Господней кары в отношении ленивых ирландцев.
– Странно, почему Маделин не пишет нам об изменениях к лучшему, – сказала я день или два спустя после получения письма от Макгоуана.
– Я думаю, она очень занята, – предположила Маргарет, составлявшая список приглашенных на благотворительный бал, который собиралась устроить в Лондоне на Новый год. Голодающие ирландцы были у всех на устах, и Маргарет очень надеялась, что бал посетит сам принц Уэльский.
– Тете Маделин нравится сообщать лишь плохие вести, – заметила Эдит, прервав свои занятия вышивкой, – ее творение представляло собой самый уродливый образец, какой только можно себе представить. – А теперь, когда новости хорошие, меня ничуть не удивляет, что она не пишет.
– Это ты не выносишь хороших новостей, – бросила я, не успев прикусить себе язык. – Мы все знаем, что тебе тяжело слышать о ком-то, кто счастливее и удачливее тебя.
– Конечно, мне невыносимо слушать людей, которые хвастаются своими удачами на такой нескромный манер!
– Эдит! – воскликнула Маргарет тоном строгим, как у гувернантки. – Сара! Прекратите вести себя как дети! – А когда Эдит вышла из комнаты, Маргарет добавила: – Сара, ты должна уже знать: говорить об удаче в присутствии Эдит – все равно что размахивать красной тряпкой перед быком.
