– Твой брат мне и гроша медного не даст, – горько ответил я, – а если бы и дал, то я бы не принял. Заработаю деньги по-своему, ты и глазом не успеешь моргнуть.
– И как долго…
– Год.
– Обещаешь?
Эх, это было тонкое дело. Одно дело языком трепать, чтобы повысить ей настроение, и совсем другое – обманывать ее намеренно.
– Нет, – сдался я наконец. – Не могу обещать. Ситуация может измениться. Но я буду стараться изо всех сил. Это могу тебе обещать.
– Все дело в детях, – стонала она, сплетая пальцы. – Мне так тяжело думать, что я долго их не увижу.
– Да, для тебя это ужасно. – Мне всегда становилось неловко, когда разговор заходил о ее детях, а заходил он довольно часто. – Но не теряй надежду. Может быть, удастся убедить твоего мужа расстаться с ними?
Но мне не верилось в это, в особенности еще и потому, что лорд де Салис продолжал ее донимать. Когда она возвращается? Не передумал ли Чарльз относительно денег? Дети каждый день спрашивают, когда она вернется.
– Каждый день! – воскликнула со слезами на глазах Сара. И дня не проходило, чтобы она не разрыдалась, вспоминая о детях. – Ах, Максвелл, что мне делать? Я не могу долго быть без них. Я недостаточно сильна, но я не могу вернуться. Я и для этого недостаточно сильна.
– Получишь ты своих детей, – пообещал я.
Но меня беспокоило, что она на грани нервного срыва, и я, проглотив гордость, запросил аудиенции у Чарльза Мариотта.
– Если бы вы смогли съездить в Ирландию, – смиренно сказал я ему, – если бы вы смогли убедить лорда де Салиса отпустить детей на короткое время с вами в Америку…
– Ничего такого я не могу, – сразу же отрезал он. – Очевидно, что де Салис не отпустит детей. Они – гарантия того, что жена вернется к нему.
– И я думаю, вы считаете, что ей как раз и следовало бы вернуться! – взорвался я, не в силах сохранять смирение более ни секунды. – Вы считаете, что ей лучше находиться с извращенцем в Кашельмаре, чем в Нью-Йорке со мной?
– Я этого не говорил, – холодно ответил он. – В Кашельмару она не может возвратиться, это очевидно. Но думаю, ей следует вернуться в Лондон… или Дублин, если развод подпадает под юрисдикцию ирландского суда, и найти адвоката, который защищал бы ее интересы. Как ни посмотреть на эту ситуацию, но остается безусловный факт: опеку над детьми она может получить только через суд.
– Но я не могу вернуться в Ирландию, пока не получу оправдания…
– Хватит! – оборвал меня Чарльз Мариотт. – Простите за эти слова, но я полагаю, что это пойдет ей на пользу. Если вы будете находиться при Саре, это лишь уменьшит шансы на то, что суд вернет ей детей. Более того, это даже поставит под угрозу возможность развода.
– Она меня не оставит.
– Вы в этом уверены? – спросил он, и я понял, что не уверен.
Я дошел до того, что каждое утро просыпался в холодном поту: мне снилось, что она уехала. Мне слишком хорошо было известно, как много значат для нее дети.
– Детей необходимо вывезти сюда! – в отчаянии вскричал я. – Вы должны снова затеять с ним переписку – помахать деньгами перед носом Макгоуана.
– Не пытайтесь меня учить, что я должен делать, – ожесточенно прервал он меня. – Я уже наслышался ваших приказов!
И вместо моих он стал слушать приказы Сары.
– Понимаю, Патрик никогда не расстанется со всеми четырьмя. – (Бедняжка Сара, да любое каменное сердце растаяло бы, когда она рассуждала об этом так спокойно, пытаясь сохранять мужество.) – Но может… удастся уговорить его расстаться с одним… или двумя…
Чарльз Мариотт начал объяснять что-то про возвращение и развод, но она не стала его слушать.
– Без Максвелла это исключено, – заявила она, и мое сердце чуть не разорвалось от гордости и облегчения. – Я больше никогда с ним не расстанусь.
Чарльз Мариотт помрачнел, когда она сказала это, но что он мог возразить? Сара – его сестра, и пусть я ему сто раз не нравился, он все же хотел для нее лучшего. И тогда Чарльз предложил:
– Я еще раз напишу Патрику, скажу, что подумываю сделать Неда моим наследником. Может быть, это убедит его отправить в Америку твоего старшего сына, чтобы я с ним познакомился.
И вот так получилось, что четырнадцатого декабря 1885 года я впервые встретился с досточтимым Патриком Эдвардом де Салисом, сыном и наследником одиннадцатого барона де Салиса из Кашельмары.
Глава 2
1
Ему исполнилось двенадцать, и Сара из всех своих детей чаще вспоминала именно его. Она была слишком хорошей матерью, чтобы любить кого-то из своих детей в ущерб другим, но если бы кого-нибудь из них и любила сильнее, то Неда.
– Я люблю всех моих детей, – снова и снова повторяла она мне. – Они все для меня значат что-нибудь особенное.
И это было удивительно, но не только потому, что отвечало действительности, но и потому, что женщина, обладающая меньшим достоинством, в сложившихся обстоятельствах чувствовала бы себя подавленной. Например, ее второй сын Джон был идиотом, а многие родители считают оскорбительным для себя, когда у них рождаются такие дети, но я ни разу не слышал от Сары недоброго слова в его адрес. Она все время твердила, какой он ласковый, и ни слова о том, что мальчик не умеет ни читать, ни писать. Но я знал об этом, поскольку мисс Маделин де Салис из амбулатории поделилась этим с Эйлин, а уж мисс де Салис ни разу в жизни не солгала. Потом была ее младшая дочь, Джейн, зачатая так, что сам дьявол ужаснулся бы. К тому же она была некрасивая и дерзкая девочка, если верить мисс де Салис. «Ах, Джейн такая красотка, она будет привлекательной, когда вырастет, не удивлюсь, если даже привлекательнее Элеоноры», – сказала Сара с такой искренностью, что я даже подумал, уж не привирала ли мисс де Салис. «Она, конечно, немного капризна, но у всех детей бывает период, когда они капризничают».
О Джейн она говорила даже больше, чем о Джоне и Элеоноре, но о Неде еще больше, чем о Джейн.
Я отправился с Сарой в гавань встречать пароход, хотя Чарльз Мариотт не хотел, чтобы я там был, и предупредил сестру, что не поедет, если поеду я. Сара заявила, что и слышать об этом не хочет, и они поссорились, и Чарльз остался дома в благородном гневе, а мы с Сарой в его коляске поехали в гавань.
Сара так нервничала, я боялся, как бы она не упала в обморок. Пассажиры начали сходить по трапу, а она принялась говорить – и все ни о чем конкретном, – и цеплялась за мою руку, словно боялась упасть от волнения, и все это время шарила глазами по толпе – где ее дорогой мальчик.
Удивительно, что, несмотря на ее возбуждение, я его заметил первым. Он стоял, облокотившись на борт, на палубе и оглядывал толпу внизу. Я видел его раз или два, когда он отправлялся на прогулки верхом вместе с отцом, и узнал золотистый блеск его волос.
