– Привет, Недди, – сказала моя младшая сестренка.
– Не называй меня «Недди»! – прорычал я.
– Я хочу маму, – заявила Джейн так, будто заказывала блюдо в ресторане. Она была темноволосая, как Джон, курносенькая, с широким ртом, который мог принимать самые разные выражения, в большинстве – дерзкие. – Я хочу ее сейчас… сразу же, а потом я хочу домой, чтобы Озимандия не умер без меня от горя.
– Кто такой Озимандия, скажи мне бога ради!
– Озимандия – король королей, – объяснила Джейн, – он мой старший кот. Почему мама нас не встречает?
– Как – не встречает? – воскликнул Джон. – Вот же она!
– Мама! – зарыдала Элеонора.
– Мама! – взвизгнула Джейн, отталкивая Элеонору, и за этим последовали сумбурные и эмоциональные пять минут на ступеньках отеля.
Мы с дядей Дэвидом смотрели на все это с глупыми улыбками, Нэнни отерла крупную слезу, а все прохожие останавливались и ахали.
– Совсем негоже, – пробормотала Нэнни, когда дар речи вернулся к ней.
Эйфория встречи продолжалась какое-то время и все еще находилась на своем пике, когда состоялся мой разговор с дядями о будущем Драммонда в Кашельмаре. И только когда Дэвид и Томас отправились за отцом, чтобы увезти его в Англию, у меня появилась возможность обстоятельно поговорить с Джоном и сестрами, правда мать никуда не отпускала их от себя. Но на следующий день после отъезда деверей она почувствовала недомогание и утро провела в постели. После завтрака Нэнни и мисс Камерон сообщили о своем решении отправиться с младшими детьми на берег в Солтхилл. Он находился всего в двух милях, и туда ездила конка.
– Нед, поедешь с нами? – почтительно спросила Нэнни, и я сказал – да, поеду. День стоял солнечный, и мне хотелось проехаться до Солтхилла.
Когда мы обосновались на берегу с продуктовой корзинкой для пикника и другими принадлежностями, Нэнни достала спицы, мисс Камерон взяла двух девочек, и они отправились собирать ракушки, а мы с Джоном пошли учиться писать цифры на песке. Наступил отлив, и внизу приглашающе обнажилась часть песчаного берега.
– Джонни стал такой умник, – горделиво сообщила Нэнни. – Он теперь и писать может.
– Пора уже, – сказал я.
Нездоровье Джона задержало его развитие, но я никогда не считал его глупым.
– Мисс Камерон постаралась, – объяснила Нэнни. – Когда все учителя отказались, она взяла на себя этот труд. Мистер Макгоуан нанял ее – заявил, что шотландские учителя лучшие в мире, и я должна признать, что она сделала настоящее чудо с Джоном и девочками.
– Мм… – Я сдвинул слой гальки, под которой обнажился песок, и теперь строил башни из него.
– Конечно, это такое скандальное дело с мистером Макгоуаном…
– Мм, – снова протянул я.
– Вот что я тебе скажу: может, он и был нехороший человек, но не нам его судить. Убийство никогда нельзя оправдать.
Я перестал строить башни и уставился на воду Голуэйского залива. На меня взирали голубые горы острова Клэр. Я вспомнил, как Драммонд подбросил вверх шляпу и купил шесть букетов фиалок моей матери.
– Преступника можно приговорить к смерти и повесить, – пробормотал я. – Это убийство, но все скажут, что оно оправданно.
– Это дело другое, дорогой. Судья вправе приговорить к смертной казни по законам своей страны, но судьи – это такие специальные люди, назначенные королевой. Остальные не могут быть судьями и действовать от имени закона! Это будет неправильно. И потом, не забывай заповеди «не убий».
У меня вновь закружилась голова. Я вонзил пальцы глубоко в песок и зажмурил глаза.
– Ну-ну, – тут же защебетала Нэнни. – Я тебя не хотела расстраивать, вспомнив Макгоуана. Мы побеседуем о чем-нибудь еще. Признаюсь, что для меня было большой неожиданностью увидеть твою маму с мистером Драммондом, но, конечно, несчастной, беззащитной женщине в этом жестоком мире необходим защитник. Нед, дорогой, не хочу этого говорить, но чувствую, что должна тебя предупредить: очень нехорошие слухи ходят о твоей матери и мистере Драммонде. Надеюсь, он, как приедет домой, сразу же пошлет за своей женой.
Я снова посмотрел на голубые горы. Над ними висело три облака. Я вглядывался пристально в каждое из них по очереди.
– Что и говорить, твоя мать весьма добропорядочная женщина, – бубнила Нэнни, позвякивая спицами. – Всегда была такая преданная жена и мать, и никаких слухов, чего не скажешь о других красивых леди, уж ты мне поверь. Я всегда утверждала, что твоя мать ведет себя подобающим образом.
Секунду спустя я смог произнести:
– Извини, Нэнни, я хочу поболтать с Джоном.
Я встал, задел ногой песчаные башни и уверенно зашагал по песку к брату.
– Посмотри, какие у меня хорошенькие циферки, – сказал Джон, который добрался уже до девяти. – Правда, у цифр красивые формы?
– Наверное. Джон, семь идет после шести, а не до.
– Папа снова хочет заняться фигурной стрижкой кустов, он говорит, что я могу придумать для него всякие формы. Я решил выбрать форму в виде цифры пять. Восемь тоже было бы неплохо, но стрижка была бы очень трудная.
– Джон, – начал я объяснение, – папа очень болен. Дядя Томас и дядя Дэвид увозят его в Англию на какое-то время.
– Да, это будет хорошо. Но он ведь вернется, правда? Он обещал, что мы вместе будем заниматься стрижкой.
– Не знаю точно, как оно будет дальше, но мама хочет получить развод и…
– Это что такое?
– Джон, ты должен знать, что такое развод!
– Не уверен. Это цветок?
– Господи боже, нет!
– Тогда, наверно, не знаю. Знаю только про цветы. Западная часть сейчас очень красива, вся сиреневая и белая, и ты должен увидеть аллею азалий! Папа купил новый сорт азалий и…
– Он тебя не предупредил, что уезжает?
– Конечно – когда мы с ним прощались. Тетя Маделин приехала, она там была. И дядя Дэвид тоже. На папе был такой хороший бархатный пиджак, синеватый, цвета анютиных глазок с восточной стороны. Папа меня поцеловал и сказал, чтобы я приглядывал за садом, пока он будет в отъезде. Потом хотел поцеловать Элеонору, но она убежала, и он расстроился. Элеонора теперь такая необычная. Но он поцеловал Джейн, и Джейн его поцеловала два раза и обняла – загладила поведение Элеоноры. Папа дал ей маленькую кошечку из дерева – сам ее вырезал. Он всегда делает ей подарки, а Нэнни говорит, что папа ее избалует. Нэнни очень строга с Джейн, но это бесполезно, потому что Джейн идет к папе и тот разрешает ей брать, что она хочет.
Джейн росла ужасно избалованной, поэтому-то и стала такой дерзкой, и, когда об этом заходила речь, я всегда неумеренно злился.
– Джейн – маленькая грубиянка, – проворчал я, не сдержавшись и на сей раз. – Она такой была еще и до моего отъезда, а теперь стала еще хуже – сразу видно. Не могу понять, почему мама и папа считают ее такой особенной.
